— Прунелла, не расстраивайся так из-за этого, — уговаривала ее Нанетт. — Ты испортишь нам вечер. Мне было так хорошо. Так чудесно, что приехал Паско. Я целый день думала о нем и о том, как я несчастна без него.

— Я знаю, что мы сделаем, — неожиданно объявила Прунелла.

Наконец-то она смогла говорить, хотя с трудом узнавала свой голос.

— Мы отправимся в Лондон! Хотя сезон подходит к концу и многие уже разъехались по своим поместьям и курортам, но балы еще продолжаются и в театрах бывают премьеры. Ты поможешь мне обновить гардероб и сможешь повидать друзей. По крайней мере, мы уедем отсюда! Нанетт посмотрела на сестру с удивлением. Прунелла готова была убежать не в Лондон, а на край света от невыносимой боли, терзающей ее душу. Она не могла остаться и молча мириться с происходящим. Но протестовать против действий графа — законного владельца Уинслоу-холла — она не имела права.

На следующее утро сестры отправились в Лондон. Нанетт была очень недовольна их скоропалительным отъездом.

— Я не понимаю, к чему такая спешка, Прунелла, — говорила она. — Паско останется у дяди до завтра, а мне так хотелось его увидеть.

— Я уезжаю! — отрезала Прунелла. — А поскольку я не могу оставить тебя одну в доме, ты едешь со мной.

— Конечно, я поеду с тобой, я и сама стремлюсь попасть в Лондон, — ответила Нанетт, — но зачем так торопиться?

Чарити вторила Нанетт:

— Боже милостивый! Мисс Прунелла,

вы сидели безвылазно в Мэноре год за годом, а теперь летите в Лондон, как на пожар! Прунелла была непреклонна, а поскольку ее сборы были несложными, это позволило всем остальным совместными усилиями быстро справиться с упаковкой гардероба Нанетт в несколько сундуков, и еще до полудня девушки были в пути.

Когда накануне вечером сестры вернулись со званого обеда у графа, Прунелла не смогла заснуть. Когда девушка закрывала глаза, она видела перед собой длинную галерею с пустыми стенами, с залегшими в углах комнаты угрюмыми тенями, на сердце давила боль утраты. Продажу картин она рассматривала как вероломное предательство графа. Вслух он благодарил ее за все, что она сделала для Уинслоу-холла, а за ее спиной сделал именно то, чего она боялась больше всего. Прунелла чувствовала себя так, будто портреты предков рода Уинслоу взывали к ней о помощи, а она не смогла спасти их. «Я думаю, что остальные ценности вскоре последуют за портретами, — с горечью подумала она. — Их придется продать, чтобы платить слугам, покупать лошадей и ремонтировать теплицы». Ей хотелось плакать от отчаяния и чувства собственного бессилия. «Как он может быть так глуп,— яростно шептала она в ночную темноту, — и не понимать, что из вещей принадлежит истории, а что представляет собой просто дорогие безделушки?» Когда вчера вечером мужчины присоединились к ним в зале, она пережила яростный приступ гнева. Прунелла хотела тут же, невзирая на присутствие двух молодых людей, высказать хозяину дома, как его потомки, оглядываясь в прошлое, будут обвинять его за растрату их достояния. Но она сказала себе, что именно так вел себя его отец и от этого «мистер Джеральд» покинул родной дом много лет назад. Девушка сознавала, что ни Нанетт, ни Паско не поймут, как много для нее значат эти картины, и они будут просто возмущены нарушением правил приличия и испуганы ее несдержанным поведением.