Еще одна моя обязанность отчасти перекликалась со знакомой должностью вышибалы. Рядом с бассейном располагался офицерский бар, зачастую битком набитый юными пилотами, которые тренировались под началом тактического авиационного командования. Не раз приходилось мне растаскивать одуревших пьяных летчиков или самому отбиваться от них.

На втором году пребывания в ВВС, активно исполняя свои студенческие обязанности, я наткнулся на местную ассоциацию, опекающую детей-инвалидов. Там требовалась помощь в организации развлекательной программы, так что я вызвался добровольцем. Раз в неделю вместе с двумя гражданскими сотрудниками я водил пятнадцать детишек покататься на роликах, поиграть в мини-гольф и боулинг или предлагал им другие спортивные мероприятия, развивающие личностные навыки и физические способности.

Большинство детишек имели крайнюю форму инвалидности: слепоту, синдром Дауна или острую моторную дисфункцию. Работа тяжелая, но она мне очень нравилась. Например, иногда приходилось кружить по роллердрому, сжимая в каждой руке по детской ладошке и следя за тем, чтобы ребята не столкнулись или не ушиблись. По правде говоря, мало что в моей жизни приносило мне столько же удовольствия.

Едва я подъезжал к школе, мои подопечные тут же высыпа́ли наружу встречать меня и толпились у машины, я выходил, и мы все тепло обнимались. Когда же приходило время расставаться, мне жалко было уезжать, а дети не хотели отпускать меня. От этой работы я получал такую отдачу, сколько любви и тепла, сколько в тот период жизни мне и не снилось, и вскоре я повадился приезжать к ним по вечерам почитать.

Эти ребята разительно отличались от здоровых, так называемых нормальных детей на базе. Последние вечно были в центре внимания и получали от родителей все, чего ни попросят. Мои же «особые» дети всегда с большой благодарностью принимали любое доброе слово и, несмотря на инвалидность, отличались дружелюбием и готовностью к приключениям.

Я и не догадывался о том, что все это время за мной наблюдали психологи. Видимо, я и правда очень неплохо справлялся, раз привлек их внимание к своей персоне. Так или иначе, сотрудники кафедры психологии университета Восточного Нью-Мексико оценили мою работу и предложили мне четырехлетнюю программу по курсу коррекционно-развивающего обучения со стипендией.

Хотя я скорее задумывался о психологии промышленного производства, детишек я полюбил, да и перспектива вырисовывалась неплохая. В сущности, я все равно мог остаться в ВВС и выбрать карьеру офицера. Предложение университета я передал на рассмотрение гражданскому совету авиабазы по личному составу, но там решили, что ВВС не нуждается в специалисте по детям с отклонениями. Такой ответ меня несколько удивил, ведь на базе всегда было полно детей на иждивении. В общем, от образования по программе пришлось отказаться, но я продолжал навещать своих любимцев.

В 1969 году на Рождество я собирался наведаться домой, навестить родных. Мне предстояло проехать сто миль обратно до Амарильо, а там пересесть на самолет до Нью-Йорка, но мой видавший виды «фольксваген-жук» едва ли подходил для такого путешествия. Мой лучший друг в ВВС, Роберт Лафонд, любезно согласился дать мне свой «карманнгиа». Я ужасно не хотел пропускать рождественскую вечеринку в отделе специального обеспечения, но только так я успевал на самолет в Амарильо.

Родители встретили меня в аэропорту «Ла Гуардия». Я никак не мог взять в толк, почему они такие мрачные и даже пришибленные. Ведь жизнь у меня наладилась, и у них больше не было повода испытывать разочарование во мне. Выяснилось, что они получили тревожные известия: некий водитель, по описанию похожий на меня, разбился насмерть в «фольксвагене» рядом с базой. Папа с мамой не знали, жив я или мертв, пока не увидели, как я схожу с трапа.

Оказалось, что Роберт Лафонд, как и многие другие ребята, напился на рождественской вечеринке и отключился.