Казалось, и земля чего-то ждет, затаившись.

В третий раз Василий Иванович приговорил идти к Смоленску, как только был скреплен государственной печатью договор с императором.

К концу апреля в Москве и вокруг нее стояло столько войск, сколько никогда дотоле никто не видывал. Старики говаривали, что когда тридцать с лишним лет назад шел родитель нынешнего государя на реку Угру воевать безбожного царя Ахмата, и то не было у него под рукой столь великой силы.

В самом конце апреля Москва всполошилась от одновременного благовеста со всех городских звонниц. Закричали надрывно в разных концах посадов ратные трубы, и десятки тысяч воинов стали копиться вдоль дорог, бегущих от Москвы на полдень и на закат.

На поддень — к Оке, к Серпухову и Туле, — выступали полки князя Александра Владимировича Ростовского. На закат — к Вязьме и Дорогобужу — строилась несметная сила старого ратоборца Даниила Васильевича Щени.

С восходом солнца двинулись полки в поход. Одни шли, чтобы поставить заслон против крымских татар, другие — подыскать под польским королевишком Сигизмундишкой кровную государеву вотчину град Смоленск, в стародавние времена взятый у государевых предков неправдою.

На следующий день снова по городу звонили колокола и снова кричали трубы. Вслед за Ростовским и Щеней на те же дороги выходили новые полки, и, как и вчера ушедшим, не было им числа. Все так же неспешно шагали пешие ратники, удобно качались в седлах конники, подпрыгивали в телегах обозники, и, завершая великое движение, шла несметной тучей серая лапотная посоха — мужицкая рать — плотники, землерои, трудники.

А впереди — вместе со всеми и в то же время особо — плыли в седлах серебряного чекана новые военачальники: на юг — к Оке — брат великого князя Дмитрий Иванович, к реке Угре — боярин Воронцов. И все же казалось, что главные русские силы еще ждут своего часа…

О том что полки Даниила Щени вышли из Москвы и двинулись на запад, в Смоленске узнали на третий день… Еще через день об этом знали в Минске, к концу недели в Кракове. Тотчас же во все гарнизоны, расквартированные восточнее Минска, двинулись польские и литовские отряды.

И когда первый такой отряд пришел в Смоленск, жители поняли: вот она, война, опять подошла к их порогу.

15 мая 1514 года ближе к обеду, чуть не пробив подковами мост, влетела во Фроловские ворота кавалькада конных жолнеров и, не сбавляя прыти, помчалась к дому смоленского наместника и воеводы пана Сологуба. Начальник их и головы не повернул, ворвавшись в город. Только самый последний, веснушчатый, курносый малый, округлив испуганно очи, выкрикнул: «Подходят!»

Жолнеры, стоящие у ворот и на стене, Все поняли и без этого.

Враз ссыпались со стен наземь и опрометью кинулись на мост с вязанками хвороста и сухой смолы. Свалив ношу в конце моста и на середину, вмиг запалили и помчались обратно в крепость, обгоняя бегущий следом огонь.

Противник еще не показался, но уже, захлебываясь и перекрикивая друг друга, загомонили, заплакали, запричитали колокола храмов. Из всех изб к стенам града плотной толпой, будто крестным ходом, валил народ.

Воевода загодя распорядился: при появлении московитов всех, кто пожелает, пустить на крепостные стены. Стены столь широки — на тройке можно ехать, и всякому человеку места довольно. А московиты; увидев тьму народа на стенах и башнях кремля, лишний раз бы призадумались: можно ли столь многолюдный град покорить?

Первыми прибежали к бойницам мальцы. Приоткрыв рты, затаив дыхание, глядели на горящий мост; на ближние леса, откуда должна была появиться московская сила. Да и взрослые стояли тихо, не отрывая глаз от лесных опушек, от дорог, бегущих к днепровскому берегу. Вместе со всеми сгрудились на стене и попы с причтом. Пришли они с крестами, с иконами, с хоругвями.