И Кирилл тоже не промах, тут же сообразил, что дело нечисто. Спросил мельком, будто безо всякого интереса:

— Знакомы, что ли?

Аверьян с ленивым безразличием ответил:

— Атаманил я в землеройной артели в Вильне, годов с восемь тому назад. И вьюнош сей совсем мальцом с полгода у меня под рукой был. А вот как звать его — убей Бог — не припомню.

У Николая отлегло от сердца.

— А я тебя, дядя Аверьян, век не забуду, — проговорил он чуть не со слезой в голосе. И, повернувшись к Кириллу Бочарову, добавил: — Ведь он, Аверьян-то, меня, можно сказать, от погибели тогда спас. Помирал тогда голодной смертью и замерзал холодною. Такое разве когда забудешь?

— Истинно сказано — гора с горой не сходится, а человек с человеком… — облегченно вздохнув, проговорил Бочаров, и оба они — и Кирилл и Аверьян — вдруг одинаково быстро и цепко взглянули на Николая и сразу жё, не меняя выражения глаз, — друг на друга.

— А что, ежели… — проговорил Кирилл, и Аверьян, поняв его с полуслова, подхватил:

— А что, Кирилла, я согласен. Да вот не дурно бы и его самого спросить.

По тому как все это было сказано, Николай вонял, что Аверьян и Кирилл продолжают разговор, начатый еще до его прихода.

— А ну все, окроме Николая, выйдите из избы.

Постояльцев вместе с мальцом как ветром сдуло.

Прикрыв дверь, Кирилл сказал:

— Надобно, Николай, в русский лагерь бумаги передать.

— Какие бумаги? — спросил Волчонок.

— Противни с привилеев, кои дали Смоленску литовские князья Витовт и Александр.

— А где те привилеи хранятся?

— Сами привилеи ныне у пана Сологуба в Мономаховом доме, в железном сундуке. Да есть еще их противни в книгоположнице у архиепископа. С них-то и надо снять новые противни и в русский лагерь отправить.

— А владыка согласится?

— Про то не твоя забота, — важно проговорил Кирилл. — Твоя забота — те бумаги передать кому будет велено.

Волчонок обозлился:

— А я тебе что — чурбан с глазами? Стану делать невесть что, невесть зачем, невесть по чьему указу? Я хотя и малый человек, да и ты тоже, поди, не боярин.

Аверьян прогудел из угла примирительно:

— Почему чурбан? Человек, конечно. И я тебе, мил друг, все сейчас растолкую. Перво-наперво, в граде у нас распри и рознь. И потому сей раз Василий Иванович непременно Смоленск возьмет. Но одно дело, когда он возьмет его на щит — и тогда может поступать и с городом и с гражанами по всей своей воле. Другое будет дело, если гражане ворота Смоленска сами ему отворят, но допрежь сего сторгуются с ним и сладятся, и будет их ряд не только по воле великого князя, но по обоюдному согласию.

Вот для такого договора и нужно показать Василию Ивановичу те привилеи, коими град Смоленск ныне обладает. Чтобы в те градские вольности и обычаи ни великий князь, ни люди его не вступались, а держали бы Смоленск по старине, как было и при Витовте, и при Александре. А порешили то добрые смоленские люди, приверженные московскому великому князю, и по тому мирскому приговору я с Кириллов тебя, Николай, прошу все по сказанному свершить.

— Ну, вот, — проговорил Волчонок, — теперь совсем другое дело. Кто против мира пойдет? А за доверие — спасибо. Как бумаги те будут справлены, тут же и отправлюсь. Да только скоро ли противни станут готовы?

Аверьян молча пожал плечами. Бочаров смущенно почесал затылок, рассеянно проговорил:

— То, Николай, дело непростое. Владыка добром привилеи не дает. Есть у нас подле него свои люди, да вот как у них это получится — Бог весть.