Подумал, и так нехорошо ему стало — тошнота комом к горлу подступила, в жар печной бросило и в голове зазвенело.

Чуть раньше Глинского выступил в поход из Новгорода Великого князь Василий Шуйский. Шел он с одним малым огневым нарядом, легким обозом, и потому пришел под Смоленск прежде Михаила Львовича.

Когда Шуйский соединился со Щеней, сторонники короля в Смоленске вконец приуныли. А появление войск Глинского совсем их доконало.

Государевы воеводы встретили Михаила Львовича спокойно — не местничали, не супротивничали. Да и ни к чему это было: вместе с Глинским приехал Иван Юрьевич, через неделю ждали и самого Василия Ивановича с братьями. Какое уж тут местничество?

Тем временем Глинский занялся подготовкой осады со всем замышлением. Нарочито, нимало не таясь, нагоняя поболее ужаса, посоха и ратники средь бела дня втаскивали на холмы вокруг Смоленска десятки пушек — одну другой больше и страшнее, рыли какие-то канавы и ямы, а через три дня на глазах у гражан стали ладить осадные туры и гуляй-город — высокие башни на катках, которые можно было пододвинуть вплотную к стенам и, подступив, влезть на стены.

Еще через неделю прибыл большой государев полк. Со стен видели, как Василий Иванович, воеводы и мужи совета — бояре и дьяки — без опаски объезжали град, прицеливаясь, с какой стороны приступать? Какую стену прежде крушить?

Меж тем государевы люди, подъезжая вплотную к стенам, стреляли из луков.

Стрелы пускались тупые, и не в людей метили лучники. Были стрелы обмотаны бумагой, а на бумаге писаны прелестные грамотки. И те грамотки пан Сологуб смолянам читать не велел, а когда ему их приносили — или рвал в клочья, или кидал в огонь.

Многие те прелестные грамоты относить не торопились, собравшись под вечер, читали и тайно друг другу говорили: «Не желает Василий Иванович кровопролития. Обещает вольности городу сохранить, как было При великих князьях Витовте, Казимире и Александре. Велит ворота открыть, а какого убивства и лиха людям смоленским сулит не учинять».

Вздыхали смоляне, перешептывались, тем временем московитяне втаскивали на холмы новые пушки, ядра и зелье, ставили новые туры. Из-под Тулы и Калуги еще подтягивались новые полки. По всему было видно: сей раз Смоленску не устоять.

Кирилл поднял Николая в середине ночи. Неслышно ступая босыми ногами, оба вышли на крыльцо — будто по нужде.

Два бумажных свитка уже третьи сутки лежали в сарае под стрехой, завернутые в чистую холстину. Николай достал их оттуда, сунул сверток за пазуху и вместе с Кириллом вышел со двора.

Ночь укутала город мглой, тучи ползли низко, закрывая месяц и звезды.

— Даст Бог, пройдешь, — прошептал Кирилл. — Не зря трое суток годили, все ж таки дождались: ночь-то — хоть глаз коли.

Осторожно минуя улицу за улицей, дом за домом, добрались до круглой Лучинской башни. Там, возле стрельни подошвенного боя, сидели свои люди — холопы со двора боярина Пивова.

Укрывшись под башней, Кирилл сказал тихо:

— То накрепко запомни, Николай: с той поры, что я тебе с Аверьяном впервой об этом деле говорил, много воды утекло. Ныне тако ж, как мы, сам владыка мыслит. И бумаги тебе даны его соизволением. Буде спросят тебя в московском стане начальные люди, отвечай, что просит о том владыка и все люди Смоленской земли.

У двери в башню Николай, как было условлено, тихо мяукнул. Выждав немного, мяукнул еще раз. За дверью визгливо заскрипела щеколда. Высокий худой мужик в драной рубахе появился в проеме двери, прикрывая ладонью от ветра и от чужого глаза подрагивающий огонек свечи.

Узнав Кирилла, отошел в глубь башни, хрипло прошептав:

— Входите.