Чем меньше домов оставалось до околицы, тем злее становились грабители. Дворы стояли пустые, и поживиться незваные не могли ничем.

В самой последней хате двое татар задержались.

Раздался отчаянный детский крик, и ордынцы вытащили во двор оборванного, худого подростка, связывая ему руки. Хлопчик от страха сжался и замолк. Согнувшись сидел на земле, почти не шевелясь, чувствуя, как силы оставляют его. Один из татар дернул за ремень, которым были повязаны руки пленника. Тот, будто во сне, попытался приподняться, но не сумел и неловко повалился на бок.

Жолнеры видели, как к пареньку подошел еще один воин и тоже потянул за ремень. Хлопчик опять попробовал подняться и снова упал. Тогда за пленника схватился и первый татарин, но тот, который только что подошел, оттолкнул его и, держась одной рукой за ремень, вторую положил на рукоять ножа. Назревала драка. Первый татарин отошел в сторону и громко крикнул. Из соседних хат вышли шестеро других грабителей и потянулись к ссорящимся.

Юрий Немирович шепнул двум жолнерам:

— Проберитесь незаметно к хате, где татары оставили коней, а вы, — повернулся он к остальным, — окружайте двор. Попробуем их повязать.

Как выяснилось потом, среди этих татар не оказалось десятника — все они были простыми нукерами, — и потому ни один из ссорившихся не внял уговорам остальных. Когда оба спорщика схватились за ножи, а остальные стали их разнимать и растаскивать, со всех сторон навалились люди Немировичей. Двоих, схватившихся за сабли, зарубили, шестерых повязали и посадили на их же собственных коней. Еще на одного коня посадили совсем уже растерявшегося паренька и дружно помчались в Новогрудок.

Михаил Львович велел рассадить грабителей по одному в подвальных каморах Новогрудского замка. По очереди приказал и водить на допрос.

В расспросной палате разложили для устрашения ножи, пилы, клещи и иглы, распалили огонь.

С первого раза пытать татар не хотел. Решил — если каждый порознь допрошенный даст один и тот же ответ, значит, говорят плененные правду. Если же хоть кто скажет что иное, отличное от прочих, повелит всех поставить на пытку.

Все шестеро повторили друг за другом: царевичи Гиреи стоят кошем под городом Клёцком, бегут к царевичам с севера, из-за Немана, малые татарские ватажки, но по причине неожиданного выступления литовцев из Лиды сбежалось их совсем мало — добрых семь-восемь тысяч еще гуляют в Занеманье.

— Добро, — промолвил Михаил Львович, когда татар увели обратно в тюрьму, — не дадим поганым собраться воедино. Ударим сами на тех, что уже стоят под Клёцком.

А потом велел привести к нему одного из татар, показавшегося толковее остальных, и остался с ним один на один.

Глинский немало постранствовал, прежде чем надолго осел при дворе великого князя Литовского Александра Казимировича.

Совсем мальчиком оказался он в Италии. И — неслыханное дело! — русский князь вдруг пожелал стать лекарем и записался в студенты Болонского университета. Желание его не оказалось, как полагали многие, прихотью богатого аристократа. Глинский четыре года прилежно изучал Гиппократа и Аристотеля, Галена и Птолемея. И стал вторым русским, после Юрия Котермарка, дрогобычского мещанина, окончившего тот же факультет чуть раньше его, а в бытность Глинского студентом уже управлявшего Болонским университетом под именем Джордже Леопольди.

Затем молодой князь побывал и в Испании, и во Франции, и в Голландии. Двадцати с небольшим лет вступил он в воинскую службу под знамена германского императора. За бои во Фрисландии первым из русских получил орден «Золотое руно».

Вернувшись в родные края, быстро стал первой — после короля и великого князя — персоной Литовского государства.