Василий Иванович согласился.

Телешов стал писать далее под диктовку Шигона:

— «А в дом Пречистые и в скарб, и во все монастыри, и в церковные земли и воды не вступатися и не рушити их ни чем. А которые отчины за нами, и что им прежние их государево подавали и нам в те их отчины и во все то не вступатися и развода им самим не чинити, и держати их во всем по тому, как их держал князь великий Витофт и иные государеве и Александр король и Жигимонт король по утвержденным грамотам».

— А теперь, государь, надобно б выказать жалование всем начальным людям, которые в граде и в земле порядок уряжали, — предложил Глинский.

Василий Иванович, кивнув князю, обратился к Шигоне:

— Ну, Иван Юрьевич, говори, что дьяку Ивану далее писать.

Тот продолжил диктовать:

— «И мы есмя их пожаловали, которые урядники были в Смоленску, их земли при великом, князе Витофте и при иных государех: нам у них урядников держати их земли по тому же, как было при Витофте и при иных государех».

Шигона замолчал, затем спросил у писаря:

— Иван Иванович, погляди-ко, чего мы вначале отписали: кого кроме владыки и урядников государь жалует?

Телешов сказал скороговоркой:

— Щас, Иван Юрьевич. Там у нас помянуты еще окольничьи, князи, бояре, мещане и черные люди.

— Стало быть, теперь про них будем писать.

Дьяк склонился над бумагой.

— «Также есми пожаловал окольничих и князей, и бояр, и всех людей Смоленские земли, которые их отчины за ними и что на прежних государех выслужили: и нам у них в те их отчины и в их выслугу не вступатися ничем, ни у жен, ни у детей нам в их отчины не вступатися, ни по неволе жен замуж не давати».

Прервавшись ненадолго, Иван Юрьевич спросил:

— Как мнишь, государь, если пропишем, что всех оставим там, где и ныне живут? И что разводу над князем, и бояром, и мещаном, и черным людем и всем людем Смоленские земли никак не учинити. А кроме того, скажем еще, что который суд у них был при Витофте, и суду у них быти во всем по тому.

И государь согласился с Шигоной и в этом.

Долго еще писал дьяк Иван.

Жаловал государь смолян и тем, чего ни при Витовте, ни при Александре не было: мещанам и черным людям подати с веса разрешил брать на себя, отказался от ежегодного налога в сто рублей, искони выплачиваемого городом прежним государям — литовским. Запретил боярам принимать в заклад черных людей, а мещан освободил от обязанности кому угодно давать подводы — хотя бы и на государеву службу.

Установив наместникам запрет ковать в железа и метать в тюрьму смолян любого звания, если будет за них мирская порука, разрешил безвозмездно сечь лес возле города всякому, у кого в том нужда будет. И еще многое иное пожаловал смолянам, а в конце учинил свою государеву подпись:

«Писана в нашей отчине в Смоленску лета 7022, июля в 10-й день».

— Ну, свершили дело, — устало проговорил Василий Иванович. — Теперь пусть писцы все это перебелят и сколько-нибудь дюжин сих грамот пусть через стену лучники завтра же в град метнут, может, тогда и зелье, и ядра тратить зазря не придется.

Тем же вечером Глинский как ни в чем не бывало снова играл с Шляйницом в шахматы. Только на сей раз винные чары сиротливо грудились в углу шатра.

Во время партии Михаил Львович, против обыкновения, не поддразнивал и не задирал саксонца.

В середине игры, сделав очередной ход, Михаил Львович сказал:

— Отложим партию до завтра, Христофор.

Шляйниц вопросительно поглядел на Глинского.