Саксонец, сняв берет, истово перекрестился.

Николай помолчал немного, но решил держаться в разговоре прежнего и, продолжая начатое, пробурчал:

— Я же сказал, Христофор, я князю — верный слуга.

— Тогда знай, — ответил саксонец быстро, — мы едем к Днепр и будем ждать тебя по дороге в берьозовый лес, рядом со старый корчма черьез час и половина часа.

И Шляйниц растворился в ночи — будто в омут канул.

— Я не нашел Николая, князь, — сказал Шляйниц Глинскому. — Наверное, с пьяных глаз завалился под какую-нибудь чужую телегу, а теперь разве его найдешь?

— Черт с ним, Христофор, — рассеянно ответил Михаил Львович. — Значит, не судьба ему с нами ехать. О нем ли время думать?

Шляйниц не сказал Николаю, что за час до встречи с ним побывал у Егорки и именем князя велел погрузить на телегу два кованых сундука со всеми сокровищами Михаила Львовича, не скрывая, что Глинский намеревается бежать на сторону польского короля. Перед тем как выносить сундуки из княжеского шатра, Шляйниц открыл их и показал Егорке все, что в них хранилось. Золотой нагрудник и украшенный каменьями золотой же шелом были малой толикой в россыпи камней и монет, слитков и иконных окладов, утвари и украшений, переполнявших сундуки Михаила Львовича.

Увидев все это, Егорка едва не рухнул без чувств, но сдержался и, тяжко дыша, спросил только, медленно ворочая распухшим от волнения языком:

— Кто еще… со мною поедет?

— Осман, — ответил Шляйниц. И добавил строго: — Езжайте оружно, царевы люди поблизости: не дай Бог будут хватать, особенно много их слева от корчма, у маленький лес. И добро пропадет, и княз пропадет. Никак нет возможно, чтоб княз вражеская царский рука схватил. Тогда и княз смерт, и тебе, Георг, смерт, и мне, — Христофор ткнул себя пальцем в грудь, — смерт. Да и эти сундук жалко, — печально улыбнулся он. — Как у вас говорят? Снявши голова — не плакать по борода? Но по такой борода можно плакать.

Дав княжескому слуге подробные указания, саксонец исчез.

Егорка и Осман поставили сундуки на телегу, завалили, как было велено, сеном, спрятав надежно под ним пять пищалей-недомерок, два топора, три сабли, сумки, мешки, невеликие ларцы Бог весть с чем, и выехали из стана вон.

Саксонец строго-настрого наказал, проехав десять верст, остановиться в березовой роще неподалеку от заброшенной корчмы и там ждать его, Глинского и Волчонка. Однако, когда ставили сундуки на телегу, Егорке кровавым озером застило очи. «Это сколь же здесь деньжищ да злата?» — думал он, вспоминая все, что показал ему саксонец, и с этого мига ни о чем ином помыслить уже не мог.

Ехали шибко и вскоре добрались до места. Ночь пала темная, беззвездная. Посеял Господь мелкий дождичек. Осман, завернувшись в рядно, сидел на краю телеги, замерев, — не то спал, не то противоборствовал хмелю. А каждый уходящий миг будто по голове топором бил Егорку — вот подъедет князь, и все пойдет по-старому. А сундуки-то — вот они, не то что рядом — под рукой!

«Господи, прости меня, грешного», — прошептал про себя Егорка и, вытащив из-под сена топор, сзади со всего маху рубанул Османа по голове. Сбросив турка наземь, он рванул вожжи и помчался к старой корчме.

И дом, и двор пустовали давно заброшенные — почти беспрерывная трехлетняя война распугала и хозяев, и постояльцев.

Егорка быстро отыскал за овином какую-то неглубокую яму, надсадно кряхтя, свалил в нее оба сундука и завалил тайник гнилой ботвой, сухими будыльями и комьями земли.