– Что же Филипп? Ты говоришь, его ударил угорь.

– Филипп? Ничего. Вон Филипп.

– Ты такая красивая… – говорит он, обнимая.

– Иди любезничать к другой. Отчего у вас никто так много не врет про любовь, как ты? Ты всех любишь, сегодня одну, завтра тех. Ты столько отдаешь любви, как дырявая барка воды, и никому это не нужно.

– И тебе не нужно?

– И мне. Иди к Мариетт. Потому что ты все лжешь про любовь. Иди к Мариетт! Или нет, не ходи: тебя убьет Гарт.

– Я не боюсь Гарта, – угрюмо говорит Филипп.

– Вы все не боитесь Гарта. Оттого он и голоса поднять не смеет, ему страшно, как бы не услышал его Филипп.

– Как ты тянешь канат, Фома! Это не псалом, который можно тянуть две недели. Смотри, как я!

– Ты сильный человек, Гарт. Ну – и тяни.

– Тяни один. Ты сильный человек, Гарт!

– Одному нельзя, баркас слишком тяжел! – говорит Хаггарт, сердито бросая канат.

– А если одному нельзя, то и кричать одному не надо. Пусть все и кричат!

– Это так! Это правда, – говорит он. – Ну, а я все-таки буду кричать. Эй, ровнее тяни! Крепче. Разом! Кто тянет канат, как мочалу из тюфяка?

– Не помочь ли тебе, Мариетт?

– Так ты говоришь: Филиппа ударил угорь?

– Разве угорь? Нет, я сказал: его ударил скат.

– Так разве он не знает?..

– Ах, Нони, Нони! Я умный человек, но я ничего не понимаю в твоих поступках.

– В этом месте нет дна, говорят.

– Везде есть дно.

– Я сам не знаю, но так говорят. Говорят, что утонувшие в этом месте никогда не доходят до дна. Вероятно, они похожи на подводных птиц, как ты думаешь?

– А у неба есть дно?

– У неба есть. Давай смотреть. Сегодня такое хорошее небо.

– Идем! Только у человеческого горя нет дна… Смотри туда, если хочешь.

– Хорошее утро!

– Хорошее утро.

– Ты слышишь, какой сильный голос у Гарта? – спрашивает Мариетт.

– Слышу, Мариетт.

– Не зови меня Мариетт. Гарт говорит, что некоторые люди умирают даже в двадцать лет – тебе не приходилось слышать? Тебе тоже двадцать лет.

– Да, уже двадцать, Мариетт.

– Или ты хочешь, чтобы я сама сделала это? – в гневе останавливается женщина.

– Для него?

– Да, для него. Зачем ты каркаешь мое имя, уверяю тебя, меня никогда не называли так. Никогда!

– Я выхожу в лодке один и всему морю кричу! Мариетт, Мариетт! Я целовал Мариетт!

– Да, так говорят все.

– Ты знаешь, старик, – она гневно подходит к Хорре и бросает в него слова, как камни: – вот этот был моим женихом и целовал меня.

– Мариетт, Мариетт!

– Знаю, – угрюмо отвечает Хорре.

– Нет, ты ничего не знаешь. Ты мне мешаешь жить, волк! В моей груди стояла радость поверх сердца, зачем вы все расплескиваете ее? – кому нужно расплескивать мою радость, чтобы она сохла на песке. Это я солгала: Филипп никогда не целовал меня. Слышишь? Я ненавижу Филиппа.

– Слышу.

– Хорре?

– Мариетт?

– Кто зажигал вчера огни у мыса? Скажи-ка.

– Ты ошиблась. Это не был огонь. Это был маяк святого Креста.

– Уж и хорошо ты придумал! Но не лги: это был огонь. И я знаю, кто зажигал его.

– Скажи: дьявол! Мне все равно.

– Ой, берегись, Хорре! Или у тебя две головы?

– Будь бы две, одну я давно отдал бы твоему Хаггарту. А то одна. Куда ты девала его голову, Мариетт?

– Ты мне не даешь жить, волк.