Тело Кати, несмотря на свои формы, было пустым. Хирурги вычистили из него все женское, оставив только душу, которая вследствие многочисленных операций не ожесточилась, а, наоборот, стала мягкой и почти общедоступной. Голос Кати был мужским, а пудра скрывала щетину на тройном подбородке.

— Тебе, Машенька, — басила Катя, — я помогу всегда. Есть у меня слабость к твоему мужу.

Она смотрела на настенный календарь с изображением Машиного мужа и подмигивала ему.

— Да, слабость есть, — говорила. — Устрою я вам свиданку под пальмами с кокосами. Только смотри, — предупреждала она, — целуй его чаще, а то упустишь такого мужчину!.. Годами не видитесь, а там солнце, девки в одних трусах разгуливают, витамины в каждом магазине продаются…

На меня Катя внимания не обращала. Я был представлен ей как младший, да еще двоюродный, брат. Я был моложе Маши на целых одиннадцать лет и переживал, когда Катя рассуждала о поцелуях. А Маша улыбалась и говорила, что без поцелуев, конечно, не обойтись, и я представлял, как она будет делать «рыбу» своему мужу, а тот будет хватать ее за губы акульими зубами.

Потом Катя устраивала а ля фуршет для Маши. На стол выкладывались паюсная икра, всякие редкие баночки, конфеты в трехслойных коробках, ставилось шампанское и коньяк, обязательно с пятью, как у бывшего генсека, звездочками. Я тоже как брат приобщался к трапезе, молча ел и почему-то представлял Машу бегущей по морскому берегу в одних трусиках….Чем ближе подходило время Машиного отъезда, чем он становился реальнее, тем чаще мои почки выпускали порции адреналина, подгоняющего сердце.

— Ты любишь его? — спрашивал я.

— Кого?

— Мужа.

Я спрашивал ее об этом часто, но она почти всегда молчала. Лишь однажды сказала:

— Я живу с ним четырнадцать лет, у меня двое детей от него. Разводиться и менять что-то в своей жизни я не буду.

В детстве, когда меня вели в зубную поликлинику, я умудрялся по дороге вырвать у себя все шатающиеся зубы… Я размышлял над тем, не стоит ли мне расстаться с Машей до того, как она уедет к мужу.

— Я же вернусь, — говорила она. — Я не собираюсь оставаться там… Что ты дергаешься!..

Мне трудно было представлять, как в интимные моменты Маша будет говорить своему соскучившемуся мужу те же слова, что и мне.

— Не буду! — уверенно говорила она.

Но я знал, что против природы не попрешь, что все страстные женщины не в силах удержать себя от слов, сказанных кому-то раньше… Хотя, безусловно, эти слова мужу были сказаны раньше, чем мне… После таких разговоров мы с Машей обязательно ссорились. Но она была отходчивой, сразу забывала обо всем неприятном, и на следующий вечер, созвонившись, мы разговаривали.

— Что Катя? — спрашивала она.

— Обещала, — отвечал я.

— Это замечательно. Держи с ней контакт.

— Ты знаешь, — сказал я, — молодого человека заинтересовал мужчина со своими теориями, и он пришел к нему на следующий день под вечер. Благо у него в запасе был целый месяц и не надо было ходить в духовой оркестр. Вместо него в тенор теперь дул другой человек, с толстыми пальцами, частенько нажимающий вместо одной клавиши сразу на две. Такие толстые были у него пальцы. У него была еще больная жена и двое детей.

Молодой человек, разговаривая с мужчиной, с удивлением отмечал, что все теории писателя созвучны его неосознанным ощущениям.

— Все это ерунда, — говорил мужчина. — Подглядывать в окна, ходить в кинотеатр… Ерунда.