|
Она сохранила верность клятве, верность Жаку Амеро. Она больше в это не верит. Неужели и впрямь не верит? Нельзя чистить картошку и морковку в комбинации. Надо одеться. Но сперва спрятаться за шторой и бросить взгляд в комнату напротив, неприбранную комнату, где пахнет женщиной и женскими желаниями - там, напротив, Антуанетта вновь улеглась в постель прямо поверх простыней и одеяла. Утопая головой в подушке, она читает книжку в желтом переплете, держа ее перед глазами. Свесив с кровати ногу почти до ковра, одной рукой машинально поглаживает себя по бедру сквозь шелк рубашки. - В чем дело, Сесиль? Сесиль хотела бы приняться за уборку спальни, как это делают сейчас во всех домах: вот и перины проветриваются на подоконниках. Но что до этого Антуанетте? - Делай что тебе надо... Она не отрывается от книги. Вокруг нее трясут ковры, прибирают вещи, Сесиль, чопорная и полная презрения, семенит по комнате, сейчас пойдет с докладом к дракону в башне. Разве это жизнь? Однако постель застелить надо, это неизбежно, и Антуанетта довольствуется тем, что перебирается в кресло. Доминика еще не ходила за покупками. У нее по-прежнему болит голова. Она надевает заштопанное платье, шляпку, которой уже четыре года, которая не имеет ничего общего с модой, которая скоро превратится в безликую шляпку старой девы; потом она ищет сумку для провизии. Погода гнетущая. Похоже, сегодня наконец-то разразится гроза. Солнце затянуто облаками, небо свинцово-серое. Консьержка, не жалея воды, моет подъезд. Через несколько домов, проходя мимо небольшого бара, - его держит овернское семейство, у которого Доминика покупает дрова, - она чувствует, как в лицо ей ударяет крепкий винный дух, и слышит, как темнолицый человек гулко говорит что-то; в темноте подвала, где поблескивает только латунная стойка, она замечает каменщиков в рабочих робах - они болтают, не выпуская из рук стаканов, словно время для них остановилось. Она никогда не бросала взгляда внутрь этого заведения, мимо которого так часто ходила, и оно врезается ей в память, со своим запахом, с густым воздухом, синими тенями по углам, грубой тканью рабочих роб, фиолетовой жидкостью на дне стаканов. Усы овернца сливаются с чернотой его лица, на котором ярко выделяются белки глаз, и его гулкий голос преследует Доминику в пекле улицы, где по бокам два ряда раскаленных серых стен, а внизу асфальт, который плавится под грохочущими автобусами, зелеными и белыми, - там внутри сидят кондукторы и знай себе звонят. Она рассеянно читает: "Площадь Йены". Площадь Йены? Она хмурит брови и на секунду останавливается посреди тротуара. Какой-то мальчик толкает ее на бегу. Площадь Йены? Автобус далеко... Она вжимает в руке кошелек... Замечталась прямо посреди улицы, но теперь опомнилась, перешла с теневой стороны на солнечную, переступила порог мясной лавки Сионно, где собирается купить отбивную. - Не слишком толстую... от филейной части... Она избегает зеркал, которые обступили ее по всему магазину, и при виде мясного фарша на мертвенно-бледном подносе, в который натекла розовая кровь, Доминику начинает тошнить. ЧАСТЬ ВТОРАЯ Глава 1 На круглой площади, которую пересекают Елисейские поля, на углу улицы Монтеня, есть кондитерская; весь первый этаж снаружи облицован гладким черным мрамором, как склеп; мраморную стену прорезывают три больших окна без наличников; в витрине на белом плюше выставлены всегда одни и те же коробки шоколадных конфет, лиловых с серебром. |
