|
Те, кого помнит детьми, в свой черед стали родителями, девушки превратились в мамаш; проказливые школьники стали инженерами и юристами, младенцы болтают о математике, о латыни с греческим, об учителях и экзаменах, называют ее "тетя Доминика". - Ты не меняешься, Доминика! Они говорили это искренне. Потому что не переменилась ее жизнь. Из Доминики ничего не вышло. Старая Огюстина умерла. Завтра или послезавтра ее зароют в землю, как зарыли тетю Клементину. Доминика борется. Сходила к зеркалу, посмотрелась. Неправда, она не постарела! Неправда, что для нее все уже кончено. Ее плоть не иссохла. Кожа по-прежнему белая и нежная. Разве что под глазами можно различить совсем маленькие, но довольно глубокие морщинки - впрочем, глаза у нее всегда были обведены кругами: это зависит от характера, от здоровья: когда она была совсем молоденькая, ей назначали укрепляющее, кололи уколы. А ее тело, которое знает она одна, - это тело молодой девушки, не увядшее, не дряблое. Почему не возвращается Антуанетта? Прошел последний автобус, закрылось метро. Как это подло - воспользоваться отсутствием Доминики, чтобы начать новую жизнь, тем более подло, что Доминика уехала не по своей воле, скрепя сердце, взглядом прося прощения у окон напротив. Вернулись квартиранты. Увидели свет под дверью. Пошушукались, обсуждая, следует ли заглянуть к ней поздороваться, сообщить, что в ее отсутствие все было в порядке, - только приходили насчет газа, но они не уплатили, потому что... Голос Лины: - Может быть, она уже разделась. И тишина. Они ухмыльнулись, представив себе хозяйку раздетой. Почему? Какое они имеют право ухмыляться? Что они знают о ней? Ходят туда, сюда, воображают, будто они одни на свете со своей жизнерадостностью, беззаботностью, со своими развлечениями, которые они преподносят не торгуясь и не думая о завтрашнем дне. За квартиру они заплатили. А знают ли эти двое, чем будут платить в следующий раз? - Не сегодня, Альбер... Сам знаешь, сегодня нельзя... Чтобы женщина говорила мужчине такое! Такси. Нет, остановилось поодаль. Десять минут второго... Вот хлопнула дверца... Шагов еще не слышно... Вжавшись в угол окна, Доминика разглядела машину, равнодушно ждущего водителя, женщину, которая стоит, наклонясь к дверце, другое лицо рядом с ее лицом. Целуются. Потом такси рвануло к бульвару Османн. Антуанетта торопливо пошла к дому, нашаривая ключ в сумочке, глядя вверх, на окна, проверяя, не горит ли свет у стариков; чувствуется, что она опять ожила; атмосфера блаженной влюбленности обволакивает ее, как шубка, в жаркий мех которой она кутается; вот она проскользнула в подъезд, помедлила перед лифтом и стала на цыпочках подниматься по лестнице. У себя в квартире она зажгла только лампочку с розовым абажуром над кроватью. Одежду наверняка побросала прямо на пол и нырнула в постель; спустя несколько мгновений свет уже погас, и во всем квартале не осталось ни одной живой души. Доминика теперь так же одинока, как старая Огюстина, над чьим бездыханным телом даже некому было бодрствовать. Та же лихорадка, те же самые жесты, те же уловки, то же брызжущее веселье - а по отношению к г-же Руэ то же послушание. Опять Антуанетта, во всем подчиняясь свекрови, не дожидается, пока ее позовут, и сама поднимается наверх, сидит над рукоделием, предвосхищает желания обоих стариков. |
