Заметив, что враг хромает, Хайло изловчился, отбил его клинок, резанул бедро и отскочил на несколько шагов. Рана была серьезная. Лоб Соловья покрылся смертным потом, его закачало; штанина быстро пропиталась кровью, и он, похоже, не мог ступить на раненую ногу.

Поглядел на него сотник и сказал негромко:

– Не сдерешь мою кожу на сапоги, живодер. А я вот над тобой глумиться не стану, отвезу с ублюдками твоими боярину, пусть хоронит. Только скажи, зачем явился? Жена у меня и впрям хороша, да не девка уж молодая, тридцать семь весен разменяла. Не верю, что ты на нее польстился. Так кто тебе нужен? Говори!

– Иудей, – раздалось в ответ, – иудей… мешает очень…

– Ну, вот и правда, – молвил Хайло. – За то умрешь скорой смертью.

Шагнув к Соловью, он вонзил клинок меж ребер, в сердце. Потом вытер лезвие о сермягу, бросил саблю в ножны и повернулся к соседям. Их бледные лица маячили над изгородью, купец держал в трясущейся руке наган, мыловар – вилы, а мыловарова жена – сковороду. Кирьяк тоже был тут, в обнимку со здоровым колом.

– Расходитесь, – сказал Хайло. – Воры пришли, хотели пограбить нас, да не на тех напали. Расходитесь, люди добрые! А ты, Кирьяк, останься. На Торжище сбегаешь, за подводой. Потом мертвяков отвезешь, куда я скажу.

– Это мы завсегда и с радостью, – произнес Кирьяк. – Одначе таких страхолюдин возить тверезым никак нельзя. Тут помутнение будет. – Он покрутил пальцем у виска.

Сотник повернулся к крыльцу. На ступеньках сидел Чурила, размахивал руками и объяснял ребе Хаиму, какого вора он в лоб приложил, какого в печенку или в иное место. Ребе слушал, кивал и бормотал молитвы. А на крыльце, в холодном лунном свете, стояла бледная Нежана. Стояла, стиснув руки, и глядела на двор, заваленный трупами.

Вот и к нам пришла смерть, как на Дворцовую площадь, подумал Хайло. А вслух сказал:

– Очнись, ласточка моя, и вынеси соседу крепкого. Побольше неси! Чтобы двор нам убрал и в разуме не помутился.

В союзники Вовк Ильич выбрал Емелю Пугача. По многим причинам: Пугач был поумнее остальных, собрал крупное войско из беглых казаков и крестьян, и его отряды казались наиболее боеспособными. Во всяком случае, государевы воеводы справиться с ним не могли, и в своем уделе Пугач считался полным владыкой: жег бояр, вешал сборщиков дани и раздавал чины и звания своим приверженцам. Себе он присвоил титул князя-наследника, утверждая, что государь Владимир – его отец родной, а матушкой-де была некая прачка из Рязани, которую князь осчастливил прямо у корыта. Но после бесед с гонцами большаков Пугач согласился, что княжий титул – пережиток прошлого и гораздо почетнее стать революционным генералом. Это решение служило доказательством его здравого ума; хоть Пугач академий не кончал, но быстро понял все преимущества социализма. В результате его войско стало Первой революционной армией, чьи передовые полки были уже в тридцати верстах от Киева. Собственно, они стояли там, куда добрался тайный римский транспорт, и в данный момент вооружались на деньги латынян.

С этим обозом удачно получилось. Даже Троцкус не выведал у эмиссара римлян, куда доставят пивные бочки, набитые оружием, – Юний Лепид юлил и отговаривался тем, что сам не знает точного маршрута. Ждите, мол, под Киевом, но где?… Волость столичная обширна, месяц будешь искать, а ложка дорога к обеду… Вовк Ильич понимал ситуацию так: если склонятся князь с боярством к римской вере, то не видать большакам оружия как собственных ушей.