– Не надо, век доносов не писал. Я с Соловьем разобрался, а мертвяков вывезли ночью и бросили у Сыскной Избы, боярину в подарок. Вот он пусть и жалуется!

– Не успеет, – с усмешкой молвил Троцкус. – Не успеет, братан! Настигнет его народный гнев! Скоро, скоро! Будет желание, сам его жизни лишишь. И его, и князя, и княжьего наследника, и все их гадючье семя!

Сотник посуровел.

– Сказано тебе, Маркуха, не ахитируй меня, я на службе! Пойду посты проверять. И ты иди. Не ровен час, новая заваруха случится.

– Случится, это уж точно, – отозвался Марк Троцкус и, распрощавшись, зашагал к Княжьему спуску.

Весь остаток дня сотника не покидало чувство, будто братан Марк что-то ему не досказал, о чем-то важном не поведал. Это мешало, отвлекая внимание от служебных дел. К тому же в городе началась суматоха, и уже не одно Торжище, а весь Киев гудел, точно улей с разгневанными пчелами. Ближе к вечеру к этим звукам добавилось кое-что еще: вдалеке будто громы загремели, и Хайло узнал рев орудийных выстрелов. Что-то творилось под Киевом, а что – непонятно.

Перед самой сменой, в восьмом часу, вызвал его Муромец, вручил пакет и сказал:

– Возьми своих орлов десятка два, коней седлайте и скачите в Бугры. Пакет воеводе Кочубею передашь. Приказ в нем: поднять три его полка да идти скорым маршем в город, прямо к дворцу. Сам с ними вернешься, а как до Княжьего спуска они дойдут, свободен.

Хайло насупился. Скакать в Бугры, за двадцать восемь верст, ему совсем не улыбалось, хотелось поскорее домой, своих увидеть и убедиться, что с ними все в порядке.

– Дозволь слово молвить, воевода.

– Молви, – хмуро буркнул Муромец.

– А что не вызвать его милость Кочубея телеграфом? Так ведь быстрее будет, чем я доскачу.

– Связи нет. Столбы повалены или провод перерезан… Езжай, сотник, не умничай! Исполняй, что велено!

Хайло отдал салют, сунул пакет за пояс и отправился собирать людей. Взял десятки Путяты и Хравна, повел их на конюшню, где конюхи уже седлали лошадей. Сел на пегого жеребца, потрепал ласково бархатистую шею и выехал на Княжий спуск. Что поделаешь, долг есть долг! Но на сердце у него было тяжко.

Однако уломали князя. Решили, что завтра, в день воскресный, выйдет государь на площадь, встанет у колонны Олега и Игоря и возвестит честному народу, что на Руси отныне вера латынская, и вместо капищ во всех городах и весях воздвигнутся храмы богу Юпитеру. А чтобы новость эту восприняли с должным почтением, без смут и бунтов, в столицу надо воинские части подтянуть из Бугров, Осиновой Рощи и Разлива. С десяток линейных полков, плюс варяжская гвардия и охранные сотни, плюс тиуны приказа Благочиния и тайные лазутчики Сыскной Избы… Достаточно, чтобы народ забыл про Перуна и уважил Юпитера. А кому такое дело не по нраву, может старым богам поклоняться, но в сибирских рудниках и на Чукотке. Хотелось Малой Думе, чтобы вышел князь к народу с самого утра, но тут уж государь воспротивился, сказавши, что важные рескрипты не объявляют поутру, сперва опохмелиться и пообедать надо. Так и решили.

После совещания Близнята поехал к себе в Сыскную. Путь близкий, только площадь пересечь, но пешком идти было не по чину да и небезопасно – бродили на площади всякие люди, а среди них наверняка агенты большаков. Потому боярин ехал в закрытом возке и с надежной стражей, десятком гвардейцев-варягов.

В Избе он спустился в подвал, где на этот раз не было пытаемых, а лежали под присмотром Герасима восемь трупов, Соловей и его молодцы. Девятый, по кличке Жердь, был привязан к пытошному станку и готов к допросу. В очаге калились клещи и шилья, а Герасим уже облачился в кожаный фартук и приготовил плеть.