– Если не перебили их там всех! – крикнул из толпы сидящих кто-то: повернувшись туда, Мистина встретил взгляд боярина Войты со среднего Днепра. – Там, поди, у Царьграда-то войску нагнано, что туча черная, и нету вашего Красного больше!

– Да чтоб они там его конями разорвали! – вперед выскочил Ярожит, воевода из Будгоща, младший сын тамошнего князя Житинега.

Это был мужчина лет тридцати, среднего роста, довольно приглядный собой, веселый, когда все шло хорошо, но склонный преувеличенно волноваться. Его старший брат Видята был женат на единоутробной сестре Эльги, поэтому в походе Ярожит входил в ближний круг Ингваровой родни, но киевляне его не особо любили. Сейчас же он был совсем разбит.

– Он, Хельги, виноват во всем! – яростно и вызывающе кричал Ярожит. – Из-за него мы под эти огнеплюи попали! Из-за него у меня две лодьи сожгло, людей сорок человек сгинуло, ни один не выжил! Я этого так не оставлю! Я своих людей не в дровах нашел!

Поднялся гул.

– Верно, Ярожка! Из-за него все, краснорожего!

– Где его нави носили столько времени!

– Пока он там в Таврии баб мял, греки про нас проведали и вон что учинили!

– Кабы не он, были бы мы все сейчас у Царьграда!

– И живые!

– Истинно!

– И болгарин ваш тоже виноват! – крикнул Добрин с Семь-реки. – Болгары царя упредили! Казнить его было надо, а не отпускать!

– Истинно! Пел сладко, а вот предал!

– Как я теперь домой ворочусь – с одной лодьей из трех? – вопил Ярожит. – Как отцу буду за людей отвечать? Что бабам их скажу? Как детей их кормить буду! Где мои люди? Кто мне их вернет? Пусть Хельги мне платит теперь за каждого, как за убитого! Он их убил! Мне с него вира полагается!

– Можешь вычесть с его доли добычи, когда мы возьмем ее и станем делить, – ответил ему Мистина.

– С князем-то что? – крикнул кто-то из задних рядов.

– Правда, что сгорел он?

Этого вопроса Мистина боялся – так же как осознавал, что без него не обойтись.

Покосился на Соломку возле Бера – своего оруженосца. Поначалу Соломка так и сидел на берегу в сохнущей прямо на теле рубахе, где на груди чернела краями прожженная дыра. Вид был нелепый, но никто не смеялся. Потом Ламби отдал ему свою запасную рубаху. Рубаха Соломке была слишком широка и длинна, однако целая, и в ней он уже не походил на беглеца из Нави. Вид у паробка был осунувшийся. И не столько от страха пережитого – во время битвы он, барахтаясь в волнах, слишком плохо соображал, чтобы как следует испугаться, – сколько от тревоги за Колояра. Тот остался на лодье Хрольва, откуда Соломка спрыгнул, и о судьбе брата Соломка ничего не знал.

Однако он оказался единственным в этой части войска человеком из княжьей дружины, и все поглядывали на отрока с ожиданием, надеясь, что присутствие его здесь означает вести о самом Ингваре. Но напрасно они надеялись: об Ингваре Соломка знал не больше других.

– С князем… – Мистина положил руки на пояс, его лицо ожесточилось. – Князь шел впереди войска и принял на себя то же пламя, что и все. Его лодья попала под струю огнемета, на нем горел панцирь, так что он может быть немного обожжен. Но я видел сам, как его переправили на лодью его брата Фасти, а та не горела. Фасти увез его подальше от греков… Но где он сейчас, я пока не могу сказать.