Мало того, Елена не сомневалась: Феано растолковала бы поутихшей толпе, что греки не для того почти десять лет сражались – когда на равных, а когда и одерживая верх – с героями вроде Гектора, чтобы сегодня пасть под ударами горластой оравы неумех. «И если только вы не учились втайне от всех обращаться с конями, управлять колесницами, метать копье на половину лиги вдаль и отбивать щитом свирепые клинки и если не готовы срубать визжащие мужские головы с крепких плеч – идите по домам, – вот что наверняка сказала бы жрица. – Беритесь-ка за прялки, верните братьям и отцам их оружие. Пусть храбрые мужчины защищают нас. Они затеяли эту войну – им и решать её исход». Тут горячая свора остыла бы и понемногу разбрелась.

Однако Феано так и не вмешалась. Она была мертва – сдохла, как член Париса, по деликатному выражению самой Елены.

Поэтому кое-как вооружённая ватага продолжала шагать на битву – к Дырке, ведущей к подножию Олимпа. Женщины Трон свято верили, что прикончат Ахилла прежде, нежели Пентесилея изволит протереть свои прекрасные глаза. Гипподамия запоздало выскочила из Трои в косо нацепленных доспехах, позаимствованных, казалось, из позапрошлой эпохи – возможно, со времён войны с кентаврами. Бронзовые пластины оглушительно бряцали на огромных грудях. Она расшевелила толпу – и тут же выпустила контроль из рук. А теперь, как любой из политика нов, неловко и тщетно стремилась догнать её, чтобы снова командовать парадом.

Подруги-Троянки попрощались, расцеловались и разошлись по своим делам – причём хладнокровная убийца Гипсипила двинулась по пятам за пророчицей с красными от слез очами. Елена же отправилась ко дворцу, который ещё недавно делила с Парисом. Приам уже сообщил ей о своём намерении назначить время свадьбы Деифоба нынче же, до захода солнца.

По дороге красавице захотелось свернуть с многолюдной и улицы в храм Афины. Святилище, разумеется, пустовало: мало кто в эти дни дерзал открыто поклоняться богине, которую считали убийцей Астианакса и главной причиной войны между смертными и Олимпом. Женщина вошла в полумрак, напоенный ароматами фимиама, вдохнула тишину полной грудью и окинула взором гигантскую золотую статую богини.

– Елена.

На какой-то миг дочери Зевса почудилось, будто изваяние но с нею голосом бывшего мужа. Потом она медленно развернулась.

– Елена.

Менелай стоял менее чем в десяти футах от неё, широко расставив ноги в сандалиях на тёмном мраморе пола. Красавице хватило неверного мерцания зажжённых весталками свечек, чтоб различить его рыжую бороду, зловещий взгляд, обнажённый клинок в деснице и глупый медвежий шлем в левой руке.

– Елена.

Что ещё мог вымолвить этот царь, воин и рогоносец теперь, когда пробила долгожданная минута мести?

Бежать от него? Бесполезно. Атрид загородил собою вход и ни за что не выпустит жертву на улицу. К тому же в Лакедемоне он слыл самым проворным на ноги. Супруги даже шутили: мол, если родится сын, маме и папе нипочём не догнать его чтобы отшлёпать за шалости. Только им так и не пришлось родить сына…

– Елена.

Каких только стонов не слышала за свою жизнь красавица: все что угодно, от оргазма до смерти. Но никогда мужчина не вкладывал столько боли в три слога, похожих на горестный всхлип, таких родных и таких неузнаваемых.

– Елена.

Менелай торопливо пошёл на неё, поднимая меч.

Дочь Зевса не пыталась бежать. При полном сиянии свеч и отблесках золотого идола она преклонила колени, подняла глаза энного супруга, потупилась и сорвала с груди платье, ожидая удара.

13

– Что касается вашего последнего вопроса, – произнёс первичный интегратор, – то полёт на Землю необходим.