Но о Шумове додумать он не успел.

Дверь приоткрыл хозяин.

— Вы сказали напомнить.

Он достал часы на цепочке из кармана жилетки и показал Технику.

— Да, скоро подойдут. Накрывай пожалуй. На четверых.

Хозяин повернулся.

— Силантьич, минутку, — задержал его Техник.

— Вас слушаю.

— Слушаешь? Тогда скажи, почему мир так устроен?

Такого вопроса Силантьич не ожидал.

— А как?

— Почему люди душат друг друга?

— Почему?

— Да, почему?

— Так уж устроено, вот и душат.

Техник улыбнулся.

— Ты истинный философ, Силантьич. Ну, спасибо, утешил. А то взгрустнулось.

— Что ж вам грустить? Я чую, дело новое намечается.

— Намечается. Вот сделаю и исчезну, Силантьич. Тебе я тоже, наверно, надоел уже, а?

— Да как сказать, — переступил с ноги на ногу хозяин, — с одной стороны, я от вас много хорошего видел…

— А с другой?

— С другой, мирная жизнь вроде налаживается. Так что вы вроде теперь и ни к чему.

Техник снова улыбнулся, но на этот раз натянуто.

— Ты, однако, откровеннее, чем Самойлович.

— Прикажете накрывать?

— Накрывай. Избавлю тебя. Не беспокойся.

Он снова задумался, дожидаясь гостей, но, когда они появились, Техник снова был в форме.

Он встал и радушно улыбнулся.

— Садитесь, друзья. Враги злобствуют, а мы вместе и невредимы.

Сажень, Полиглот и Бессмертный уселись за стол.

«Какие, однако, мерзкие рожи!» — подумал Техник, оглядывая «соратников», а вслух сказал:

— У меня для вас приятнейшее известие. К нам едет пароход.

— Это еще зачем? — поинтересовался Бессмертный.

Остальные ждали разъяснений молча.

Окончательное решение было принято только что.

«Шумов не чекист. Он из той же шайки».

Вывод был ошибочен, но логически понятен. Техник мыслил так:

«Именно Шумов направил меня через Софи к Самойловичу, то есть к Волкову. Вернее, они рассчитывали, что я не доберусь до Волкова. Не на того напали. Я его разоблачил, и вся шайка теперь как на ладони. Ловко задумано! Шумов узнаёт, Софи передает, Самойлович подтверждает, а мне сносят голову в тот самый момент, когда я сделал для них всю черную работу! Слабоумные мерзавцы. За кого же они меня считают?!.»

Он шутил с приятелями, а внутри клокотало. Ярость сменялась острой жалостью к себе.

«Почему меня все ненавидят? Ну, большевики понятно. Фанатики. Я просто не укладываюсь в их схему. А эти? Спокойненько придумали, как меня использовать и убить! За что? Чем я вообще виноват?

Я был воспитанный, интеллигентный мальчик. Я что-то изобретал, у меня была домашняя лаборатория, меня учитель физики любил… Конечно, я чувствовал, что мир отвратителен. Но разве я мог представить, до чего он докатится? Разве я озверел первым? Миллионы людей убили, а потом и меня заставили убивать… Научили. Спасибо за науку. Она еще пригодится».

В клокочущем озлоблении память деформировалась. Он вполне искренне позабыл, что сам готовил в подземелье ловушку и с самого начала готов был убить и Софи, и ее возможных друзей по неизвестной ему в то время организации. Как будто не было и намерения избавиться от собственных «друзей». Очевидная антипатия Софи к Шумову представлялась лишь ловкой игрой. Даже то, что Шумова именно он первым увидел и зазвал в «кабинет» в чайной, не вспомнилось и не было принято во внимание.