— Ты ничего не знаешь! Что мне пришлось пережить…

Она знала, что теряет его окончательно, что уже потеряла, но с какой болью рвались последние нитки. С кровью. Ей вдруг нестерпимо захотелось рассказать ему правду. Зачем? Чтобы удержать на краю пропасти, в которую он неумолимо катился, или просто заставить испытать ту же боль, что сама испытывала?.. Не отдавая отчета, она начала:

— Наш ребенок…

Но он схватил ее за руку:

— Довольно об этом. Я не сравниваю твое горе с моим, но и у меня есть предел. Утешься тем, о чем я говорил. Подумай, что бы мы делали сейчас, если бы он был!

— Нам было бы плохо?

— Ужасно! Просто ужасно. Мы были бы рабами, прикованными к галере. Безо всякой надежды спастись, бежать с каторги…

— Куда?

— Куда угодно. Послушай! Ведь все, что советует мама и этот Воздвиженский, полная чушь. Приспособиться? Влачить жалкое существование париев, илотов? Ни за что! Послушай! Это мое последнее слово. Есть возможность получить большие деньги. Большие!

— Да зачем они нам? Лавку заведем?

— Нет! Не лавку. Ты только послушай и пойми! Здесь нечего делать. Это все безумно. Большевистская затея… она безумна!

Юрий так разгорячился, что сам походил на невменяемого.

— Народ так не думает.

— Да, народ поверил, и в этом трагедия. Ее нужно пережить. Если мы будем богаты, мы сможем перебраться за границу. И там переждать. Понимаешь, переждать несколько лет, пока безумие пройдет, пока народ повяжет сумасшедших.

Таня слушала тихо. Мысль сказать о ребенке уже прошла. Ее нельзя было доверить этому человеку с лихорадочным блеском в красивых и неумных глазах.

«Только мой ребенок, только мой…»

— Вы все ничего не понимаете. Даже Максим…

— Я и не хочу больше ничего понимать. К черту политику! Я говорю о деньгах.

— Кто же тебе даст деньги?

Она сказала и тут же пожалела о своем вопросе. Зачем ей это? Никуда бежать она не думала. Она не могла дважды предать своего ребенка.

— Я возьму их сам. Ты только должна поверить.

— Это совместимо с твоими принципами? Убеждениями?

— Я не приемлю этой жизни. Вот главный принцип.

— А совесть? Это чистое дело?

— О какой чистоте можно говорить после семи лет войн!

— Ах, вот что… И ты можешь… способен взять… чужое. Ограбить, может быть, или убить?

— Не смей! Не смей так говорить со мной. Ты истерзала всю мою молодость своими требованиями, претензиями.

— Наверно, ты прав по-своему. Я не хотела. Мы разные люди, и ребенок не мог принести нам счастья.

— Счастья нужно добиться.

— Поступай, как находишь нужным.

— А ты? Ты оставляешь меня?

— Жизнь нас разводит.

Он схватился за голову:

— Но почему? Столько лет…

— Всему на свете есть предел. И любви, и страданию.

— Больше тебе сказать нечего?

— Спаси тебя бог, Юра.

Последняя нитка оборвалась, и боль сразу притупилась.

* * *

В булочную Юрий пришел вскоре после ухода Техника, спустился в подкоп, повозился там немного — днем они не работали — и поднялся, закапав ладонь стеарином.

— Помойте, — предложила Софи, — я солью вам.

И набрала воды в кружку.

— Мы почти у цели, — сказал он, намыливая руки.

— Какой цели, Юра? Вы верите в победу?

Он выпрямился и взял полотенце.