— Если честно, я начал сомневаться. Народ ослеплен.

— Вы по-прежнему любите народ?

— Я верил в народ, как в святыню. Но теперь, когда народ смирился с большевиками, породил новых обывателей…

— А мы сидим в норе…

— В норе?

— Вчера тут по полу бегала крыса.

— Вы испугались?

— Нет. Мы посмотрели друг на друга, и она ушла. Может быть, она пожалела меня.

— Не говорите так. Нам нужна сила духа.

Он машинально провел пальцами по щеке и вспомнил, что два дня не брился.

— Я, кажется, зарос. Знаете, у меня было объяснение…

— С кем?

Юрий не нашелся, как назвать Татьяну.

— С вашей невестой?

— Она мне не невеста.

— Вы поссорились?

— Больше того.

— Расстались? Неужели расстались? Почему?

— Зачем я ей? Она из рабочей семьи. Они будут строить социализм.

— Но вас так многое связывало.

— Даже ребенок. У нас был ребенок. Он умер. Кощунственно говорить так, но это случилось к лучшему.

— Не говорите!

— Почему же не говорить правду? Все было. Все. Пасха, аромат южной ночи. Белые акации. Чистый мальчик, влюбленный первый раз в жизни. Гимназистка в белом фартуке, нежная и строгая. И ничего больше нет — ни девушки, ни ребенка, ни любви…

Он снова провел пальцами по щеке.

— Жаль, что нет бритвы. Бритва — незаменимая вещь. Можно вскрыть вены, вспороть врагу живот или побриться…

— У меня есть бритва.

Софи достала продолговатый футляр с золингеновской бритвой.

Юрий потрогал лезвие:

— Прекрасная сталь. Остра, как… бритва. Нужен еще кипяток.

— Я поставлю на спиртовке.

— Спасибо. У вас все есть. Может быть, и для меня глоток спирта найдется?

— Конечно.

— Выпьем вместе?

— Иногда я позволяю себе снять тяжесть с души. Хоть немного.

Она согрела воду и достала флакон с притертой пробкой.

Юрий присел к маленькому столику, на котором стояло зеркало, и провел помазком по щеке.

— Не порежьтесь. В комнате довольно темно.

— В окопах приходилось бриться и ночью. Особенно перед боем. Ведь бой — как любовь. В гробу и с женщиной нужно лежать чистым.

— Только не в гробу! — воскликнула она, вспомнив весну и глухой стук там, внизу, куда опускались веревки могильщиков.

Юрий провел полотенцем по щеке.

— Софи!

— Не говорите ничего, не надо! Пейте…

Он положил бритву на столик и выпил.

— Если бы я встретил вас раньше!

— Раньше мы принадлежали другим..

— Неужели… поздно?

— Все ушло…

— Нет. Не может быть. Может быть, осталось… немного… счастья… для нас…

Она очнулась и не поверила.

— Это ты? Со мной? Мой? — шептала она с закрытыми глазами, осторожно касаясь его лица, рук, плечей. — Значит, не все ушло? Осталось… для нас?

Он привлек ее и положил ее голову себе на грудь.

— Какое счастье слышать, как бьется твое сердце.

В зашторенной комнате было полутемно. На столике тускло светилась бритва, которую Юрий не успел сложить в футляр. В полу чернела яма погреба.

Постепенно реальность вернулась.

— Мне страшно смотреть в это подземелье.

— Осталось немного, Соня.