-  И что ты ему скажешь?

    -  Ах, не знаю, отстань… - Ну и тон! Неужели все ползающие по оркестру грязные сплетни про отношения дирижера с Куракиным - правда? Юрий Адольфович удивлялся сам себе, что еще может о чем-то думать. - Но знаю одно: так у нас дело не пойдет.

    -  А, по-моему, ты придираешься. Ну, подумаешь, Бляхман… Времена-то уже совсем другие.

    -  Ты глупости говоришь. При чем тут фамилия? Не делай из меня антисемита. Он меня как солист не устраивает, понимаешь? - Голос Сергея Владиславовича вдруг стал нервным и горячим:

    -  Нельзя такие вещи без души исполнять! Такой шанс раз в жизни дается! А он… Как болванчик деревянный, по клавишам - блям-блям, блям-блям…

    "Я умираю", - догадался Юрий Адольфович.

    -  Но, Сережа, надо же понимать, человек после такой травмы…

    -  При чем здесь травма? При чем? - по-бабьи взвизгнул дирижер. - Если он так гордится тем, что играет пришитыми руками, то пусть выступает в Военно-медицинской Академии, как медицинский уникум, а не как профессиональный музыкант! У меня здесь не музкружок при жэке!

    Далее слушать - а точнее, подслушивать - весь этот кошмар сил не было. Поняв, что умереть на месте ему не удастся, Юрий Адольфович решил уйти. Шатаясь, держась рукой за стену, он двигался по бесконечному коридору, моля только об одном: Господи, дай мне только выйти отсюда и никого не встретить. Уже внизу, почти на улице вспомнил, что оставил в репетиционной плащ, но одна только мысль о возвращении почти остановила измученное сердце. Слава Богу, бумажник не успел вынуть из пиджака. Ужас, ужас… Как добираться домой? Метро? Троллейбус? Нет, ни за что… Такси. Надо как-то поймать такси. У Юрия Адольфовича за всю его солидную жизнь опыт ловли такси был примерно таким же, как и охоты на слонов. Поэтому он сделал первое, что пришло в голову: вышел на Михайловскую (быв. ул. Бродского) и поднял руку. Первые пятеро водителей просто не восприняли этот на редкость неловкий жест как сигнал остановки. Двое остановились, но, поскольку человек с поднятой рукой не подходил и желания ехать не изъявлял, отправлялись дальше. Восьмой чуть не наехал на Юрия Адольфовича, выскочил из машины, коротко и крепко выругал несчастного пианиста и тоже уехал. И только девятый водитель заподозрил в нелепом старике без плаща потенциального пассажира.

    -  Куда едем, папаша? - спросил он, перегибаясь с водительского места к окошку.

    -  Мне очень плохо, - невпопад ответил Юрий Адольфович. - Домой. На Васильевский.

    -  Садись, - милостиво разрешил водитель, нимало не заботясь о том, что называет на "ты" постороннего пожилого человека.

    -  Юраша, что случилось? - спокойно спросила Юлия Марковна, открывая дверь. - Где твой плащ?

    -  Я его, кажется, забыл у Володи, - соврал Юрий Адольфович, удивляясь легкости, с которой ложь сама выскочила из него. То есть он и вправду был сейчас у соседа - Владимира Яковлевича. И почти четыре часа просидел, тупо уставившись в телевизор, лишь изредка подкладывая под язык новую таблетку валидола взамен истаявшей. Деликатнейший человек, Владимир Яковлевич не задал ни одного вопроса, увидев, в каком состоянии пришел Бляхман. Лишь пару раз обеспокоенно переспрашивал, не нужно ли чего посильнее, чем валидол.

    -  Так сходи и принеси, - потребовала Юлия Марковна.

    -  Потом, Юля, потом.

    -  А почему от тебя пахнет валидолом? Тебе что - плохо?

    -  Ничего страшного. Немножко прижало, но уже отпустило.