— Это для чего ты так заорешь, Илюшка? — спросил я.

— Чтобы не отпирались, что это их землянка…

— Я тоже хочу хватать Леньку Пискунова! — сердито сказал Генка Вдовин. — Сегодня прохладно, он будет в пиджаке… Я ему весь пиджак изорву… В клочья!

— Ну, нет! — чуть не заорал я. — Если двое на одного Леньку Пискунова, то что получится…

Я не успел сказать, что получится, так как Илюшка Матафонов взял Генку Вдовина за рукав и по слогам сказал:

— Ты не будешь лезть на Леньку Пискунова! Я — командир и приказываю тебе драться с пузатеньким. Он самый здоровый из них и самый смелый…

— Справедливо! — сказал Валерка-Арифметик, на секунду отрываясь от бинокля. — Без дисциплины от нас останется хвост и грива… Ты, Генка, должен драться с пузатеньким, а Илюшка с Ленькой. Так полагается — командир всегда дерется с командиром!

— Ты, Генка, смотри! — сказал я.

— Ладно! — сказал Генка Вдовин. — Только я этому пузатому весь пиджак изорву!

— Вот так и договорились! — радостно сказал Илюшка. — Рви ему пиджак, раз тебе изорвали… Значит, понятно, робя, кто с кем дерется?

— Понятно! — ответили мы.

— К наблюдениям приступает Борис Синицкий! — сказал Илюшка Матафонов, и я потянулся к Валерке за биноклем, как вдруг Илюшка схватил меня за голову и пригнул к земле.

— Они! — прошептал он. — Идут!

Я и без бинокля увидал, что среди сосен появились четыре человека. Они шли быстро, и я узнал Леньку Пискунова с дружками.

— Не дыши! — прошипел Илюшка Матафонов.

Ох, что делается, робя!

Теперь мне надо рассказать такое, что очень трудно рассказывать. Во-первых, потому, что я не очень хорошо помню все дальнейшее, во-вторых, потому, что все происходило так быстро, что нельзя было запомнить, а в-третьих, потому, что я все-таки здорово трусил.

Еще тогда, когда четверо появились в соснах, у меня стало сильно биться сердце и трястись левая рука. Правая почему-то не тряслась, а вот левая ходила ходуном. Ее даже пришлось сунуть в карман, чтобы никто не заметил, как она трясется.

Ленька Пискунов с дружками шел быстро, но мне казалось, что они стояли на месте. Особенно медленно шел тот, длинновязый, с которым должен был драться я. Он вышагивал позади, размахивая руками, как мельница. Руки у него были страсть какие длинные.

Они все шли и шли, и не было конца тому, что они все шли и шли, и я держал левую руку в кармане штанов и чувствовал, что у меня лицо красное, как морковка, а уши будто распухли. Я не отрывал глаз от долговязого, и чтобы не было особенно страшно, думал о кино «Чапаев», где есть психическая атака. Я вспоминал Анку-пулеметчицу и думал, что если она не струсила, то я тоже не струшу. Я даже говорил про себя длинновязому: «Давай, иди, иди! Давай, иди, иди! На смерть идешь, длинновязый!»

Потом случилось как-то так, что Ленька с дружками сразу оказался возле нас. Стало слышно, как они разговаривают, как хрустят ветки под их ногами. У меня немного потемнело в глазах, и я почувствовал вдруг такое, что чувствовал, когда врач делал в спину укол — холодок в груди и пустоту в голове, точно там ничего не было. И как раз в это время Илюшка Матафонов во всю мочь закричал:

— Ага! Ваша землянка!

Мы вскочили, и я увидел, что Ленька с дружками испугались. Особенно хорошо я заметил, что мой длинновязый согнулся, как гусеница.

— Ага! Ваша землянка! — опять закричал Илюшка Матафонов и пошел на Леньку Пискунова, а я пошел на длинновязого, оглянувшись на своих ребят.