Я перезарядил пистолет, пока мои люди волокли князя к выходу.

— В слободу его? — спросил кто-то из опричников.

— В Кремль, — сказал я.

До Кремля ближе, и если у Хованского есть сообщники (а они есть), им попросту сложнее будет нас перехватить.

Мы начали выбираться обратно на улицу. Как только я вышел за ворота, к нам на взмыленном коне подъехал опричник из тех, что отправлялся вместе с Сидором, наблюдать за подворьем Старицких.

— Никита Степаныч где⁈ — крикнул он сходу.

— Тут я! Что стряслось?

— Сидор меня отправил! Старицкий сбегает! — крикнул он.

— Твою мать… — прошипел я.

Хоть разрывайся пополам, чтобы быть в нескольких местах сразу.

— Шевляга! — позвал я.

— Убит! — откликнулись со двора.

— Да чтоб тебя! Дмитрий, здесь сторожишь! Вы четверо! Хованского в Кремль, в башню, остальные за мной! — приказал я.

На этот раз в седло я вскочил сам, без посторонней помощи. Откуда только силы взялись, непонятно. Сразу же дал шенкелей лошади, перешёл с быстрого шага на рысь. От этой тряски всё нутро переворачивалось и кувыркалось, к горлу снова подкатила тошнота, но я держал поводья и сжимал лошадиные бока бёдрами, стараясь удержаться в седле. Сзади скакали опричники.

Москва, к счастью, пока ещё была не так велика, всю её можно было объехать за считанные минуты. Ну и княжеские подворья все находились недалеко друг от друга.

Возле подворья Старицких тоже шёл бой. Выстрелы хлопали один за другим, вспышки мерцали в темноте жёлтыми огнями и оранжевыми искрами.

— Уходят! — завопил кто-то во тьме.

Да уж, ночка сегодня у меня весёлая. Врагу не пожелаешь.

— За ними! — проорал я.

Лошадь даже пришлось хлестнуть по крупу, заставляя переходить на галоп. В темноте на тесных московских улочках это было непросто, но я видел, как пытаются сбежать князь Владимир Старицкий и его подручные, и должен был их остановить. Любой ценой.

Если бежит, если напал на моих людей, то он сам подписал себе приговор. Никаких сомнений в его виновности теперь быть не могло, даже у милостивого и великодушного Иоанна.

Я трясся в седле, низко склонившись к самой гриве, практически обхватив лошадиную шею руками и предоставляя ей самой выбирать путь. Лошадь тоже чувствовала азарт погони, моё нетерпеливое яростное возбуждение словно передалось и ей. Цель одновременно была и так близка, и неимоверно далека. Старицкий и его люди мчались на свежих, отдохнувших лошадях, мы же своих практически загнали.

Князь пытался вырваться из Москвы, поскакал к западу. Я различал порой его ярко-жёлтую епанчу, в которой он несколько раз показывался при дворе. Упускать его было нельзя. Если этот ублюдок от нас ускользнёт, перебежит к литовскому королю, упадёт в ноги Жигимонту, то это будет настоящее фиаско. Вернётся он уже на польских штыках, вместе с интервентами, и не как Лжедмитрий, а как один из законных наследников. После того, как от Иоанна избавятся тем или иным способом. Политика, мать её.

По московским улочкам неслась целая кавалькада, и я упрямо нахлёстывал свою лошадь, понемногу догоняя Старицкого, сумевшего прорвать оцепление. Скорее всего, эту возможность он купил жизнями своих воинов, своих бояр.

— Давай, родимая, — шептал я на ухо лошади, вспоминая, как татарская кобыла выносила меня из плена.

Это была уже другая лошадь, но ощущение было похожим.

Нас с князем разделяло примерно тридцать шагов, и это расстояние сокращалось недопустимо медленно. Моя лошадь уже задыхалась от долгой скачки, хрипела, пена летела клочьями из-под уздечки и потника. Я рванул из-за пояса пистолет, один из трёх.

— Стой, князь! — рявкнул я во всю мощь своих лёгких.