К нашему приходу мукуари был в полном разгаре и длился уже несколько часов. Этот обряд имел мало общего с обычными ритуальными танцами, и, хотя участники исполняли танцевальные движения в такт гудящим барабанам, суть танца заключалась не в этом, а в избиении друг друга колючими прутьями. Все танцующие были в различных масках. Цель обряда была достаточна ясна: с одной стороны, умилостивить душу умершего, показав, какие страдания смерть его доставила живым, а с другой – и это было главным, душеспасительным, – раздавая удары направо и налево, отогнать душу умершего от людей на случай, если она замышляла против них злые козни. Принять участие в танце, продолжавшемся без перерыва целые сутки, должны были все взрослые мужчины племени.

Когда человек наблюдал эти беснующиеся страшные маски и непрестанное их самобичевание, а в ушах его, не стихая, стоял ритмичный гул барабанов, невозможно было не поддаться впечатлению, производимому этим странным зрелищем. Оно невольно захватывало всех присутствующих, словно какой‑то вихрь, лишало человека воли, приводило в странное состояние духа, и отделаться от этого не удавалось никакими силами. Человек словно подпадал под какие‑то чары.

Понаблюдав за пляской довольно долго, я спросил у сидевшего рядом Манаури:

– В мукуари должны участвовать все? Без исключения?

– Да, все ставшие мужчинами. Я танцевал утром, в самом начале.

– А я?

– Ты, Ян? – Он задумался.

Под тольдо сидело еще несколько старейшин: Мабукули – вождь рода Черепахи, Уаки – глава рода Арара, Конауро – из рода Кайманов. Они тут же приняли горячее участие в решении вопроса, должен я или не должен участвовать в обряде, и не пришли ни к какому решению. Душа погибшего шамана, что и говорить, была могущественной, и он упорно старался меня уничтожить, но мои чары оказались сильнее его вероломства и его одолели. Может ли мне теперь чем‑либо угрожать его душа?

«Нет!» – считали вожди, уверовавшие в мое могущество, другие же лишь качали головами.

Ласана, сидевшая чуть сзади меня, с напряженным вниманием прислушивалась к разговору, не произнося, однако, ни слова. Я повернулся к ней:

– А ты как думаешь?

– Ты должен танцевать! – ответила она не колеблясь.

– Ты думаешь, его душа может причинить мне вред? – удивился я.

– Нет, не может. Его жалкая душа не может сделать ничего плохого Белому Ягуару! – заявила она.

– Тогда зачем же мне танцевать?

– Чтобы… – она запнулась, подыскивая подходящие слова, – чтобы все видели: ты с нами душой и телом.

Среди вождей пронесся шепот одобрения

– Хорошо! – согласился я и велел Ласане принести мне шкуру ягуара.

Когда она вернулась, я накинул на себя шкуру и подпоясался лианой, чтобы во время танца она не спадала. Голова моя целиком вошла в голову ягуара, и только спереди оставалось небольшое отверстие для глаз и рта. Мне подали прочную розгу, но я потребовал еще одну в левую руку.

– Хорошо, возьми две, – согласился Манаури, добавив: – И помни, чем больнее ты кого‑нибудь ударишь, тем для него лучше и почетнее…

Очевидно, танцоры хотели сделать мне как можно «лучше и почетнее», ибо едва я оказался в их кругу и меня узнали по шкуре ягуара и росту, как несколько человек сразу набросились на меня. Я отбивался как мог и кое‑кому изрядно всыпал, но досталось и мне. Мое одеяние доходило только до икр, а ниже ноги остались голыми. Мои партнеры быстро обнаружили это слабое место и тут же на него обрушились.