– Не ребенка Ласаны. Он бьет в бубен на смерть Карапаны, но не знает об этом, глупый…

– Вздор ты несешь, Арасибо, вздор, – усмехнулся я горько.

– Карапана умрет сегодня… или завтра…

Он проговорил это нехотя, словно не мог отрешиться от неуместной шутки. Или я неверно его понял?

– Что ты плетешь, Арасибо?

– Карапана умрет сегодня или завтра… ночью…

В показной небрежности его голоса таилась какая‑то скрытая жесткая нота, заставившая меня насторожиться. Только сейчас я поднял глаза на Арасибо и онемел: угрюмого оцепенения последних дней у него как небывало! Глаза его вновь горели прежней ненавистью, но, кроме ненависти, они так и светились необузданной радостью.

– Что с тобой? – вскочил я, удивленный.

Он упивался моим изумлением. Гримаса смеха искажала его лицо. Он явно что‑то утаивал и теперь потешался надо мной, медля с ответом.

– Говори же, черт побери, Арасибо!

– Когда наш охотник идет на охоту, стрелы его не всегда отравлены ядом кураре – не всегда он есть в лесу. Приходится покупать его у далеких индейцев макуши и дорого платить бездельникам. Но в наших лесах растет свой яд, кумарава, хотя и не такой сильный, как кураре. Мы берем его, он тоже убивает.

– Говори дело, Арасибо!

– Я и говорю дело. Я говорю: кумарава тоже убивает. Коснешься их раз рукой, сразу образуется волдырь и бредишь как пьяный, коснешься их несколько раз – умрешь. Подлые листья…

– Давай по делу, Арасибо, по делу! Не тяни!

Он окинул меня медленным взглядом – вот каналья! – радуясь моему нетерпению.

– Ты очень нетерпеливый, Белый Ягуар! – забулькал он весело, щуря свои косые глаза. – Интересно, как бы ты себя чувствовал, Ягуар? Каждую ночь тебе в постель кладут лист кумаравы. А ты ничего не знаешь. Стонешь от боли, извиваешься, язвы на всем теле, на глазах чахнешь, гибнешь… Посмотри, вот такой маленький листочек!..

Арасибо развернул лоскут старой тряпки, который держал до того в руке, и показал мне какой‑то комочек серо‑зеленого цвета, полувысохший, увядший.

– Не трогай! – выпятил он губы. – Кумарава еще кусается, как скорпион!..

Потом вдруг, словно устав от шуток, он стал серьезен и выдавил из себя свистящим шепотом, указывая на ядовитый лист:

– Я нашел его в подстилке ребенка Ласаны… – И добавил, вставая: – Каждую ночь ему подбрасывали… Он не мог не заболеть…

– Кто подбрасывал? – задал я бессмысленный вопрос, начиная что‑то понимать.

– Он, он, Карапана!..

Я так и подскочил. Вот это открытие! Я в тот же миг оценил всю его важность. Поймать бы колдуна на месте преступления, вот это была бы победа! С меня снялись бы все страшные подозрения, а его полностью разоблачили бы как явного убийцу. В безумной радости я схватил Арасибо за плечи и тряс его без памяти, пританцовывая и смеясь. Наконец, запыхавшись, я выдавил из себя:

– Как же ты это открыл, дружище?

– А‑а‑а, открыл… Подумал, поискал…

– А ребенка… ребенка удастся спасти?

– Удастся.

Я готов был задушить этого уродца в объятиях.

– Волшебник! Умница! Ангел!

Когда мы наконец кое‑как успокоились и вернулись к действительности, возник естественный вопрос – что делать дальше? Созвать на тайный совет друзей? Кого? Манаури, Арнака, Вагуру и никого больше. Негра Мигуэля? Нет, только индейцев – это дело племени. А Ласану? Ласану да, конечно.

Друзья были поблизости, на реке. Они готовили там шхуну для бегства на случай нападения со стороны Серимы.