— Однако… — начал было священник, но Франческа не дала ему договорить.

— Чтобы не сойти с ума, нужно ожесточиться, очерстветь, — негромко, но яростно произнесла она., — Нужно заставить свои чувства замолчать! Вы понимаете, о чем я говорю?

Отец Лоренцо тихо покачал головой.

— Иногда, вместо того чтобы действовать, лучше всего остановиться и опустить руки, — сказал он. — Это поможет избежать ошибки.

«Опять он про свое, — с горечью подумала Франческа. — Он меня совсем не слушает! Или не понимает? Черт подери, откуда ему знать, как я себя чувствую? Он ведь дальше своего креста и не смотрит».

— Я не хочу останавливаться на полпути, — сказала Франческа с холодом в голосе.

Священник вздохнул:

— Воля твоя. И грех — тоже твой. Но что бы ты ни задумала, не проливай крови. Ни своей, ни чужой. Это главное.

— Вы правы, падре, — с нарочитой веселостью кивнула Франческа. — Кровь ведь так трудно смывается с одежды!

Священник посмотрел на нее, прищурившись, и сказал:

— Это ничто по сравнению с тем, как трудно смывается грех с души. Не забывай об этом, дочка.

Франческа встала со скамейки.

— Мне пора, — сказала она. — Спасибо, что уделили мне время.

— Если захочешь поговорить, я всегда готов выслушать, — сказал отец Лоренцо.

Франческа усмехнулась:

— Не сомневаюсь. Пока!

Она повернулась и стремительно пошла вниз по аллее, чувствуя на своей спине тяжелый, удрученный взгляд отца Лоренцо.

Весь остаток дня беседа со священником не выходила у Франчески из головы. Прошел день, наступил вечер. Франческа лежала в постели с закрытыми глазами и снова прокручивала в голове этот разговор. О нет, она не думала отступать. Но слова священника о крови и о грехе, который так трудно смыть с души, снова и снова звучали у нее в ушах, отзываясь болью в растревоженном сердце.

И когда весь город погрузился во мрак, Франческа посмотрела в окно, на одно-единственное окошко, светящееся вдали, и тихо прошептала:

— Я должна сделать выбор. А погом… потом я больше не буду ни о чем думать.

25

Франческа стояла, прислонившись к невысокой черной оградке, и смотрела на памятник. Ее глаза были сухими и блестящими, губы беззвучно шевелились.

Памятник был сделан из куска гранита. Темный прямоугольник с крестиком наверху. К середине памятника была прикручена небольшая металлическая табличка.

Джузеппе Пацци

1972–2005 гг.

И все. Две даты и черточка между ними. Все, что осталось от его лица. От его глаз и губ. От его улыбки. От его смеха.

— Ты меня обманул, — тихо, с горечью в голосе произнесла Франческа. — Ты совсем не приходишь ко мне во сне!

Джузеппе улыбался с фотографии, словно ничего не случилось.

— Ты умер, — сказала Франческа, — а я должна жить… Без тебя… Как ты мог допустить это? Ну, давай, скажи мне! — крикнула Франческа, прижав руки к груди. — Обзови меня мумией, антиквариатом! Скажи мне, что все будет хорошо, что мы доживем до старости и ты купишь мне вставные зубы! — Она нервно рассмеялась. — Скажи мне, милый! Скажи мне! Почему ты молчишь? Какого черта ты молчишь?

Франческа упала на колени, прижала ладони к лицу и разрыдалась.

— Эй, девушка! — произнес чей-то голос у нее за спиной.

Быстро обернувшись, она увидела перед собой маленького пожилого мужчину в пуховой куртке, черной бейсболке и солдатских ботинках на шнуровке.