– Все это было, – сказал он, – страшной потерей времени и сил. Безудержная гонка, спешка и все ради ложных целей. В моей жизни представился уникальнейший случай узнать хотя бы немного о другой галактике, но тупые бюрократы Вхола не могут думать ни о чем другом, кроме своей мелочной войны с Харалом.

– У каждого, – лежал плечами Чейн, – свое понимание того, что считать наиболее важным. Хараловцы, наверное, были бы более заинтересованы в установлении факта, что здесь нет супероружия, нежели в получении знаний о полусотне галактик.

– Хараловцы, – сказал Лабдибдин, – ограниченные, невежественные люди.

– Да, им в этом не откажешь, – подтвердил Чейн и повернулся к Дайльюлло:

– Крии нам вроде бы больше ни к чему. Не лучше ли нам возвратиться наверх?

Дайльюлло согласился. Он бросил еще раз взгляд на ряды не мертвых, но и не живых существ, терпеливо восседающих в надежде своего воскрешения, и ему подумалось, что их отчужденность уходит значительно глубже, чем сущность их формы или даже вещества. Он не мог точно сам уяснить, что имея в виду, и вдруг понял. _Это их лица. Не черты. А выражение. Взгляд полного спокойствия. Эти лица никогда не знали никакой страсти_.

– Вы тоже это видите? – сказал Лабдибдин. – Думается, этот биологический вид должен был развиться в благоприятной окружающей среде, где не было ни врагов, ни необходимости бороться за выживание. Они ничего не _покоряли_, я имею в виду в самих себе. Они никогда не страдали, им не надо было учиться избавлению от насилия в поисках лучшего пути. Этого просто никогда у них не было. Кстати, если судить по их записям, у них нет и любви. Они, по‑видимому, совершенно лишены каких‑либо внутренних эмоций. Им всегда хорошо. У них абсолютно не может быть каких‑либо огорчений. Это заставляет меня задуматься: наверное их галактика полностью отличается от пашей, в ней кет всех этих неистовств природы, которых хватает на наших планетах – изменений климата, засух, наводнений, голода, всего того, что делает нас прежде всего борцами и дает нам выживание в качестве награды победителю… А может быть мир криев – исключительный случай…

– Будучи человеком, – сказал Дайльюлло, – я не могу игнорировать свои внутренние эмоции. Они приносят нам немало беспокойств и огорчений, но они делают жизнь стоящей того, чтобы ее прожить. Я не очень‑то завидую криям.

Чейн со смехом добавил:

– Не хочу быть непочтительным, но скажу: наши покойники выглядят более живыми, чем крии. Пойдемте отсюда. Я устал от их вытаращенных глаз.

По звенящему пустотой коридору они отправились назад и на сей раз Дайльюлло почувствовал странное холодное покалывание в спине как будто сотня пар глаз неотступно следовала за ним, пронизывая своими взглядами металл и тусклый свет.

Как этим глазам, должно быть, приходилось удивляться при изучении странных диких туземцев наших звездных джунглей – любовников, убийц, святых, мучеников, торжествующих подлецов.

Дайльюлло вдруг сказал:

– Не думаю, чтобы был чересчур большой смысл в том, чтобы не делать чего‑то, пока очень не захочешь это сделать.

– Это потому, что вы человек, – возразил Лабдибдин. – Для человека полный покой равносилен смерти. Организм разрушается.

– Верно, – поддержал Чейн и с такой горячностью, что Дайльюлло с улыбкой уставился на него.

– Он имеет в виду не только войну. Понимаешь? Есть ведь и другие виды борьбы.

– Правильно. Но цветку, скажем, или дереву… В мини‑рации Дайльюлло, прикрепленной к клапану кармана, раздался голос Болларда:

– Джон, на радаре Биксела появились два всплеска.

– Иду, – сказал Дайльюлло и вздохнул:

– Сколько стоит полный покой?

XVIII

Лабдибдина в сопровождении наемника отправили назад в куполообразную постройку.