И здесь, в тяжелом сне, он не выдержал мольбы старика и сказал, как ему показалось, роковое:

– Бери…

И старик тотчас исчез, как Джинн…

На следующее утро, не обнаружив своего мешка, Вова долго и горько плакал. Он был уверен, что вернул распроклятому старику вместе с мешком свой талант, и теперь не станет в его жизни тех минут, когда сердце трепещет голубкой от страсти, таящейся в пальцах… И водки более не станет…

Он посмотрел на ангела, сотворенного накануне, и ангел посмотрел на него. Теперь на лице крылатого не было явственной улыбки, лишь краешками губ, сострадая, улыбался. Ангел слегка приоткрыл крылья, и Вова, действительно, обнаружил под ними женскую наготу.

– Возьми меня в полет! – попросил Вова. – Я хочу с тобой!

Но нарисованный ангел не отвечал, и тогда Вова бросился к последнему осеннему листу, отложенному накануне в схорон. Достал его и аж на спину упал от неожиданности. Мало того, что бумага поглощала живую плоть, мало было этого проклятого «№», но еще и буквы появились, целых две большие – СН, а за «№» шли цифры маленькие – 34, и еще три буквы – «pay».

Вова кинулся в ванную и обнаружил на скукоженных листочках те же цифры и буквы…

Глотая водку, он пытался думать, что эти буквы и цифры могут значить, но голова ответа не давала, тогда рука взяла кисть и к вечеру добавила к первому ангелу второго рядом. Он не был женщиной, хоть походил на нее необычным свечением кожи и теплом в красивом лице.

Тут душа Вовы на несколько мгновений просияла. Он отбросил кисть, обернулся в сторону окна и принялся показывать ночному небу неприличные жесты.

– Вот тебе, мой талант! – грозил Рыбаков старику кулаком, с единым пальцем выскочившим. – Вот!..

Потом вспомнил про листья и, вновь поверженный, заснул в ногах у своих ангелов.

В эту ночь старик к нему не явился, зато перед глазами пролетали мириады листьев с какими то цифрами и непонятным словом «РАУ».

Может быть, ошибка, думал он во сне. Может, это слово – «РАЙ», а не «РАУ»…

Наутро, проснувшись таким, словно его били всю ночь, он подтянул к себе кленовый лист, на котором проявилось следующее: «Pay to», – и далее шла черта, на которой имелись еще две иностранных буквы: «R» и «Y»… А внизу листа возникло совсем странное – «memo» и черта…

Вова взял себя в руки. Так обычно делают люди, которые достигли последней глубины страдания. Они просто замораживаются, в целях самосохранения. Иначе коллапс, хренец и прочий обломец…

Рыбаков взял карандашик и нарисовал на ватманском листе бутылку водки, ветчины кусок и перья зеленого лука. Про хлеб он забыл…

Помчался с рисунком в сто пятьдесят третий к Зинке, которая отнеслась к карандашной графике прохладно, надеясь на крупную живопись.

Выдавая Вове за нарисованные продукты настоящие, Зюкина прошипела:

– Ты, Володечка, в следующий раз красками поработай! Ты очень хорошо цвет чувствуешь! Ступай, милый, и трудись!

На прощание Зинка перегнулась через прилавок и поинтересовалась:

– Может быть, ты меня хочешь?

На что Вова ответил просто:

– Я человечину не ем…

После этого Зюкина решилась на повторную попытку убийства художника Рыбакова.

Под покровом ночи продавщица поскреблась в квартиру Вовы.

Он сначала думал, что мыши, но здесь по дерматину двери активно постучали.