— Весь день какая‑то тревога, — пожаловалась она.

Рудольф пожал плечами.

— Выпей тазепама. Нервы беречь надо, их не отрежешь.

Он был большой любитель таблеток — в общем‑то, редкость среди врачей.

— Лучше спирта, — пошутила Анна. Рудольф с готовностью развел руками:

— Налить?

— Да брось ты… — Анна затушила полускуренную сигарету. — Ладно, пойду.

— Если что — зови. Я ночью спать не люблю, — мимоходом заметил Рудольф. Слегка двусмысленно, но очень дружелюбно.

— Я подумаю, — Анна вышла, улыбаясь. Рудольф ухитрялся любую фразу сделать приятной — даже когда иронизировал над хирургами или слегка пошлил.

…Она проснулась резко, словно ее тряхнули за плечо. Секунду вслушивалась.

В отделении было тихо.

Что же ее разбудило?

Никакого предчувствия у нее не было. Не привыкла она им доверять.

Да и ее дневная тревога прошла бесследно. Наоборот — на душе было легко… так легко. Словно праздник какой‑то.

Она спустила ноги на холодный линолеум, нашарила юбку. Свитерок она на ночь не снимала.

Спать не хотелось абсолютно. Казалось странным тратить такое настроение, как сейчас, на сон. Звенящая тишина. Слабый лунный свет в окне

— тучи прошли, небо было ясным. Может быть, осень решила исправиться, стать мягкой, золотой, превратиться из умирающего лета в рождающуюся зиму?

Даже чахленький больничный сад обрел какую‑то трогательную красоту в призрачном синеватом свете. Лента шоссе, за которым начинались заброшенные поля, казалась барьером между двумя совсем разными мирами.

В такие ночи люди не могут умирать…

Ей показалось, что она может просидеть так до утра, глядя в ночь, ни о чем не думая, просто дыша тишиной.

Но встать придется.

Анна всунула ноги в разношенные старые туфли, давно перекочевавшие жить в больницу. Покосилась на белеющий в углу умывальник. Мужчинам на дежурстве проще. Она была уверена, что все — от солидного, плотного Константина Павловича до застенчивого очкарика Саши — пользуются им не только по прямому назначению.

Картинка представилась такая, что она еле сдержала смех. Однажды рано утром она застала Сашу старательно драящим раковину стиральным порошком. Невинность занятия не помешала ему покраснеть как рак. Константин Павлович вряд ли столь щепетилен…

Не одевая халата, Анна вышла в коридор. Альфия, конечно, спала сейчас в процедурной, укрывшись стянутым с какой‑нибудь пустой койки одеялом.

Иногда человек не должен спать ночами. Чтобы увидеть такой вот лунный свет в окне и услышать тишину…

Анна вдруг рассмеялась. Господи, ну что за странная штука — человек! Думать о красоте ночи, проснувшись, чтобы помочиться.

Подходя к двери служебного туалета, она вдруг почувствовала смущение. Легкое и очень знакомое. Обычное, когда она вот так вставала ночью. Привет из детства…

Анна юркнула в дверь. Мимоходом взглянула в маленькое облупившееся зеркало, словно убеждаясь, что одета. Дурацкая вещь — память. Очарование ночи куда‑то исчезло.

Но спать все равно уже не хотелось.

Она вымыла руки (уж эту раковину вряд ли кто‑то использует для иных целей), сдернула крючок с двери. Прислушалась — кажется, какой‑то шум?

Аля проснулась?

Анна вышла в коридор. Никого.

Ладно, надо глянуть по палатам.

Она быстро прошла по коридору, приоткрывая на мгновение двери. Тихо, все спят. Теперь еще в седьмую, где Шедченко. Тяжелых всегда клали в эту палату, словно счастливый номер чем‑то помогал врачам.

Тут свет тоже не горел. Но у постели белела фигура в халате.

— Аля, ему плохо? — тихо спросила Анна, подходя.

Девушка обернулась.