– Что ж, пожалуй, можно сказать, что эти слова верно отражают реальность, – ответил Гейзенхеймер.

– Может быть, перевести вас в более просторное помещение? – спросил коммандант.

– Timeo Danaos et dona ferentes,[70] – ответил Гейзенхеймер.

– Ты со мной по‑кафрски не говори! – рявкнул коммандант. – Я тебя спрашиваю, хочешь ли ты в более просторную камеру?

– Нет, – ответил Гейзенхеймер.

– Почему, черт побери, нет? – спросил коммандант.

– Здесь сказано: «И спасся человек от льва, и спасся он от медведя, и вернулся к себе домой, и облокотился рукой на стену, и укусила его змея». По‑моему, вполне разумно.

Комманданту Ван Хеердену не хотелось вступать в спор с Библией, но он все же не мог взять в толк, почему узник отказывается от более просторной камеры.

– Здесь, наверное, чувствуешь себя очень одиноко? – поинтересовался он.

Гейзенхеймер пожал плечами.

– По‑моему, в одиночке всегда так, – философски заметил он.

Коммандант вернулся к начальнику тюрьмы и заявил, что не сомневается: Гейзенхеймер спятил. В тот же день марксиста перевели в изолированное отделение психбольницы Форт‑Рэйпир, в котором стояли еще одиннадцать коек, а заодно были подготовлены полные собрания сочинений Маркса и Ленина, когда‑то конфискованные пьембургской полицией. Передавая эти книги доктору фон Блименстейн, коммандант вспомнил, что ему еще предстоит как‑то излечить полицейских‑гомосеков.

– Да, и вот еще что, – сказал он, выслушав врачиху, сообщившую, что она нашла одиннадцать подходящих пациентов. – Я был бы благодарен, если бы сегодня после обеда вы смогли заглянуть в наш спортзал. Мне нужен ваш совет, как вернуть некоторых «голубых» в норму.

Глава четырнадцатая

Подъезжая к спортзалу, в котором сержант Брейтенбах должен был собрать двести десять протестующих полицейских, коммандант испытывал определенное удовлетворение от того, что дела вроде бы сдвинулись с мертвой точки, и даже в правильном направлении. Безусловно, впереди его еще ждали трудности; но по крайней мере общую обстановку в городе удалось вернуть в норму. День или два уйдут еще на то, чтобы подготовить самоубийц в теории, и тогда их можно будет арестовывать. Правда, коммандант все еще не решил, как практически организовать такое натаскивание. Перед ним на переднем сиденье маячила спина констебля Элса, и, глядя на его затылок – весьма своеобразной формы и цвета, – коммандант ощущал прилив спокойствия и уверенности. Если человеческий гений и изобретательность не смогли подняться до необходимых высот в деле уничтожения нежелательных вещественных доказательств, то констебль Элс, с его угрожающей силой, неспособностью думать и с его везением, несомненно, легко справится с подобной задачей. Коммандант втайне лелеял надежду и на то, что в ходе ее выполнения Элс как‑нибудь сгинет и сам. Однако последнее казалось совершенно невероятным: счастье, похоже, постоянно благоволило к констеблю. И оно явно не благоволило ко всем тем, кто пересекал констеблю Элсу дорогу. Коммандант почти не сомневался в том, что Элс сумеет так напортачить в ходе ареста одиннадцати пациентов Форт‑Рэйпира, что любые последующие попытки доказать их невиновность будут обречены на провал.

За время поездки до спортзала коммандант Ван Хеерден пришел в прекрасное расположение духа. Чего нельзя было сказать о двухстах десяти полицейских, отнюдь не расположенных проходить вторично уже испытанный ими курс лечения.

– Лапочка моя, да ты ведь понятия не имеешь, что может из всего этого выйти на сей раз, – заявил один из них, обращаясь к сержанту Брейтенбаху.