Приятель взял костыли и поднялся.

— Поешь сначала, — бодро сказал я.

— Он что — хочет уйти? — равнодушно спросил Эльмер. Приятель заковылял к двери. Неожиданно Эльмер рассмеялся.

Я спросил, почему он смеется.

— Знаешь, у меня нет гарантии, что он действительно уйдет, он может хлопнуть дверью и усесться возле нее, чтобы оттуда молча любоваться болваном, который не имеет мужества жить. Лучше не стоит разыгрывать эту комедию.

— Эльмер! — вскричал приятель. Лицо его пошло красными пятнами, он весь затрясся.

В комнате воцарилась зловещая тишина. Внезапно приятель заговорил очень спокойным голосом:

— Скажи, за кого ты меня принимаешь… и вобще, мне кажется, что ты страдаешь манией величия. Манией величия, идущей от неполноценности. И это смешно, ты думаешь, что весь мир вертится вокруг тебя и твоего несчастья, и что у нас нет занятия более важного, чем думать только о тебе. По-моему, у нас обоих и с собою дел предостаточно. Ты считаешь, что мы заманили тебя сюда, чтобы поизмываться над тобой, переубедить тебя, а может быть, мы твои единомышленники… Этого ты, конечно, не хочешь. Однако все это слишком серьезно, чтобы этим шутить.

— Мне в самом деле жаль, если ты не собираешься ни ругать меня, ни переубеждать, значит, ты просто-напросто плохой друг, — уже более примирительно сказал Эльмер.

Я взял костыли приятеля и отнес их в другую комнату. Пошутил, что теперь они оба мои пленники, и скомандовал, чтобы принимались за еду. Мы молча ели. Внезапно Эльмер отложил ложку в сторону и заговорил:

— Мне вспомнилась сейчас одна девчонка, мы вместе ходили на подготовительные курсы в Художественный институт. Она была из простой семьи и каждый раз, когда возвращалась домой, родители принимались журить ее, дескать, к чему ей вся эта морока, не спит, не ест, для чего ей все это, лучше бы пошла работать на кофейную фабрику, там, по крайней мере, хорошо платят да и забот никаких.

Мы молчали.

— Девчонка два года не могла поступить в институт и свихнулась; теперь работает на кофейной фабрике, а по вечерам играет цветными бумажками. Недавно у нее родился ребенок.

Мы молчали.

— Ко всему надо привыкнуть, — сказал Эльмер. — Что, солнце еще не вышло? — Я ответил, что нет. — Жаль, — заметил Эльмер.

Когда суп был съеден, я спросил, не хотят ли они чая. Эльмер сказал, что хочет кофе. Я сказал, что у меня дома нет кофе. — Дай сюда свои руки, — попросил Эльмер.

— Руки? — Я протянул ему руку.

— Вторую тоже, — потребовал Эльмер и рассмеялся отвратительным смехом. — У тебя нет второй руки. Видишь, ты не можешь дать то, чего у тебя нет! — Смех его был омерзителен.

Мы с приятелем переглянулись: Эльмер сошел с ума.

— Нет, я не сошел с ума, — сказал Эльмер. — Просто я не могу иметь то, что хочу. Не могу стать Матиссом или Руссо, не могу получить сейчас кофе, даже не могу пойти работать на кофейную фабрику. — Он весь как-то сник.

Мы молчали. Приятель уставился в пол, я увидел на половике несколько трамвайных билетов и обгоревшие спички, нагнулся и подобрал их. Затем собрал со стола посуду, сложил тарелки в кастрюлю и залил водой, протер стол тряпкой, взял из шкафчика первую попавшуюся под руку пластинку и включил проигрыватель.

— Это был несчастный случай, он мог произойти с кем угодно, — сказал приятель, — что ни говори, а наша судьба еще не самая страшная. Другие погибли. Нам же еще оставлена возможность, и мы должны, каждый по мере своих сил, использовать ее.

— В самом деле, мне дана великолепная возможность изготовлять на фабрике щетки.