Я был уверен, что приятель отправится домой, однако он пошел с нами. Дулся и сопел. Эльмер, напротив, был в приподнятом настроении и что-то напевал, меня же охватило какое-то дурное предчувствие. В трамвай мы вошли с передней площадки, приятелю тут же уступили место, покраснев, он сел, и я подумал, что он, наверное, никогда к этому не привыкнет. Эльмер стал задавать мне всевозможные вопросы, большей частью дурацкие, мне стало слегка неловко за него и я перестал отвечать. Эльмер обиделся или сделал вид, что обиделся.

Мы решили поехать в Лауласмаа, потому что Эльмер с уверенностью заявил, будто там всегда мало народу, однако, придя на автобусную остановку, мы испугались, увидев огромную очередь. Все-таки нам повезло, и мы вошли в автобус первыми, кондуктор был к нам внимателен, приятель же, усмотрев в этом сочувствие, помрачнел еще больше.

— Видишь, как нам повезло, нет, говорят, худа без добра, — горько усмехнувшись, сказал я, ибо как раз в эту минуту толпа ринулась в обе двери, а мы могли сидеть спокойно и наблюдать за этим, однако приятель был по-прежнему мрачен, а Эльмер сделал вид, будто смотрит в окно. Мне было ужасно жаль, что в трамвае я испортил Эльмеру настроение, я попытался заговорить с ним, но из этого ничего не вышло.

Большинство пассажиров сошли в Вяэна-Йыесуу, внезапно в автобусе стало много воздуха и воцарилось подлинно воскресное настроение. Окна были открыты, и ветер трепал волосы, я освободился от тревожного предчувствия, казалось, что и приятель чувствует себя хорошо и только из упрямства молчит. Эльмер заснул, я подумал, что, очевидно, он привык много спать. У какой-то пожилой женщины я спросил — когда будет Лауласмаа, и она обещала сказать.

Сойдя с автобуса, мы зашагали по дороге к морю. Шли медленно, потому что приятелю было трудно идти. Метрах в двухстах от дороги мы присели отдохнуть. Я сунул Эльмеру в рот позднюю землянику, было жарко, мы скинули пиджаки, и Эльмер попросил у приятеля разрешения нести его пиджак, приятель разрешил, и Эльмер был доволен. Выяснилось, что никто из нас уже три года не был у моря. Эльмер сказал, что до армии он несколько лет подряд отдыхал здесь.

— Не то чтобы отдыхал, но во всяком случае часто бывал. Мне нравится, что здесь не так многолюдно, вернее нравилось… теперь мне, вероятно, должно быть все равно.

Я спросил, далеко ли еще до моря.

Эльмер ответил, что он не видит, и неожиданно стал смеяться:

— Мне вспомнилась одна женщина здесь, на пляже … очень загорелая женщина … я тогда еще учился в средней школе, и вот однажды — неловко об этом говорить, ну да ладно, — однажды я набрался смелости и подсел к ней, она лежала, закрыв глаза, очевидно спала. В голову лезли разные дурацкие мысли и желания, я думал: сейчас она встанет и обнимет меня, но она не вставала, я долго смотрел на нее, и она вдруг перестала казаться мне привлекательной, наоборот — показалась старой и некрасивой, мне стало стыдно и захотелось убежать, но я не убежал, наконец, женщина проснулась, вначале она испугалась, я сказал, кажется, какую-то глупость, она рассмеялась и принялась выговаривать мне, дескать, о чем я, собственно, думаю, неужто не могу найти себе кого-нибудь помоложе, может, у меня какой изъян, раз не могу найти молоденькую … После этого я долго не решался ездить сюда, боялся этой женщины…

— Ты хочешь сказать, что если б сегодня она оказалась здесь, то встретила бы тебя с распростертыми объятиями, — сказал приятель.

Я сунул Эльмеру в рот землянику, и мне захотелось, чтобы повсюду была лишь одна земляника. Но земляники больше не было.

— Счастливый ты человек, — вместо благодарности сказал Эльмер.