Альфред замолчал. Пройдя тополевую улицу, молча вошли они в комнату Альфреда, где застали незнакомого им мужчину, с огромными черными бакенбардами, выпученными глазами, длинными усами, в застегнутом на все пуговицы сюртуке. Альфред со свойственной ему учтивостью приблизился к нему, как бы желая знать, что он тут делает.

— С позволения ясновельможного графа имею передать распоряжение ясновельможного пана вашего дядюшки.

— Мне? — спросил Альфред, смеясь.

— А, сохрани Боже, ясный пан! Оно касается Остапа Бондарчука, — вымолвил он, умышленно возвышая голос.

Альфред вспыхнул.

— Прежде чем вельможный пан скажет мне то, что должен передать, — проговорил Альфред быстро, — я должен известить тебя, что пан Евстафий мой приятель и что можно было бы называть его поучтивей.

— Прошу извинения у ясного пана, — возразил живо управитель, — я не привык говорить иначе с хлопцами.

Остап, видя, что Альфред за еще одно выговореннное слово вытолкает вон грубияна, подошел и спросил спокойно:

— Что мне пан прикажет?

Управитель, окинув его свысока взглядом, сказал:

— Ясный граф желает, чтобы он завтра рано утром отправился в деревню Белую Гору и занялся госпиталем, жиду-арендатору приказано его отвезти, квартира назначена в соседней избе, где и кормить его будут. Надзор за лазаретом будет на его ответственности. Четверка запряженных лошадей приедет чем свет. Без вызова и позволения ясновельможный граф не позволяет отлучаться ему ни на шаг.

— Хорошо, сделаю, как мне приказали. Тут все, в чем заключается распоряжение?

— Ясновельможный граф приказал добавить, что по своей милости дает еще годовую плату, сто злотых и одежду.

Остап ничего не отвечал, но чтобы понять, как это было ему прискорбно, прибавим еще, что люди Альфреда присутствовали при этой сцене.

— Прошу, однако, несмотря на приказание, — прервал Альфред, — остановить отправление, потому что я переговорю об этом с графом.

— Я должен исполнять, — отвечал уходивший управитель, — дожидаться мне не велено.

Альфред, в котором кровь начинала кипеть, вскочил и побежал к дяде.

В комнате графа еще горела лампа, и люди сказали, что он не спит, как молния, явился перед ним племянник.

Граф ходил в раздумье, с заложенными назад руками.

— А ты здесь! В такую пору?..

— Я пришел, — возразил Альфред, — с просьбою, которую не могу отложить до утра.

Он, казалось, смешался.

— Что же это такое важное?

— В самом деле, я не мог бы заснуть от мысли, что завтра у меня отнимут приятеля. Ты велел выехать Остапу?

— Велел.

— В Белую Гору, в госпиталь?

— Очень приличное место, как мне кажется.

— Милый дядюшка, — сказал Альфред, — прошу у тебя одной милости, никогда, может быть, в жизни не пожелаю другой.

Какая-то светлая мысль пробежала в голове дяди, он улыбнулся.

— Скажи мне, чего ты желаешь? Чтобы я дал ему отпускную?

— Бесспорно, но не то, чтобы ты отпустил его на волю. Я внесу тебе за него то, чего он тебе стоит.

— Пан Альфред!

— Милый дядя, это справедливо!

— Милый племянник, а если бы я не хотел принять?

— Я дам тебе взамен кого-нибудь из моих людей.

— А, конечно! Любопытно знать, кто может заменить такого способного человека, — сказал насмешливо дядя.

— Деньги, — отрывисто возразил Альфред.

— Это требует размышления и времени, — хмурясь, сказал граф, — я, может быть, совсем его не уступлю.