— Как вам угодно, бабушка!

Старушка взглянула и заметила, что две слезы, крупные как жемчуг, навернулись на глазах девушки.

— Как? Уже? — спросила она.

Смущенная Юлия молча скрыла лицо на коленах бабушки, которая не могла произнести ни слова.

— О, Боже мой, — отозвалась она, наконец, — нужно же было моей слабой старости допустить, чтобы первый незнакомец, Бог знает кто, вскружил голову моему дорогому дитяти!

Юлия опомнилась и сказала тихо:

— Он не вскружил мне головы, но чувствую, что если бы я никогда больше не могла увидеть его, всю жизнь была бы я грустна, может быть, несчастна. Я еще не люблю его, но не знаю, что меня привлекает к нему.

— Тише, Бога ради, тише! Если кто услышит! Дитя мое, сжалься надо мною! Это наказание Божие!

И понижая голос, старушка прибавила:

— Едва видела его несколько раз, так накоротке… Не знаешь… Это ребячество.

— Да, ребячество! Попробуйте написать к нему, чтобы не ездил к нам и увидите.

Старостина посмотрела на внучку.

— В самом деле?

— Попробуйте. Что же мешает испытать? — сказала, грустно улыбаясь, девушка.

Но старушка не имела силы для подобного испытания.

Старик Дарский снова сидел под крестом на камне, когда Ян неожиданно возвратился из Домбровы. На вопрос о причине скорого возвращения, сын ничего не утаил, повторив даже весь свой разговор с председателем.

Старик улыбнулся с сожалением.

— Давнее воспоминание, давняя ненависть! — сказал он. — Пусть Бог простит ему, как я прощаю. Всегда, всю жизнь он был таким — вспыльчив до безумия, нагл до забывчивости. Видно и годы его не изменили. Одна добрая минута была у него в жизни, — в которую он оценил добродетели твоей матери. Не гневаюсь на него, что мстит мне за нее, я и до сих пор по ней тоскую. Каждый любит, как умеет: он продолжает свою привязанность — мщением, я — слезами… Но ты, — прибавил старик, — туда больше не поедешь?

Удивленный Ян не отвечал ни слова.

— Я хочу и требую этого от тебя. Для минутной, еще не развившейся прихоти, для женщины, подобных которой тысячи, вносить в дом непокой, в семейство ссору, может быть, слезы, сожаление, тайные страдания — не следует, не следует. Я знаю председателя, знаю обстоятельства Старостины. Огромное состояние, на которое может надеяться Юлия, все в руках председателя. Он записал ей имение, но может и отнять. Старушка бы этого не пережила, а он готов сделать то из-за безделицы.

— Разве же я ищу богатства? Я люблю Юлию.

— Уже любишь? Ян, Ян! Не профанируй этого слова, не называй им пустых страстишек, потому что после не достанет тебе слова для выражения святого чувства. Вчера ты говорил, что если я прикажу, ты все оставишь. Никогда, ни в каком случае, я не требовал бы повиновения, теперь обязан.

Ян опустил голову.

— Неужели, — сказал он, — у вас бы хватило духу приказать мне? Вы знаете, что до сих пор я никого не любил еще, но теперь чувствую, что люблю ее и люблю навеки. Это не преходящее чувство, но та святая любовь, о которой вы говорили. Без нее мне жизнь — не в жизнь.

— Боже мой! Так воспламениться от одного взгляда.

— Я знаю ее, словно век с нею прожил; каждую мысль читаю в глазах ее, понимаю каждое невыговоренное слово.

— Но кто же поручится, что она будет любить тебя?

— Я в этом не сомневался ни минуты: любовь, подобная моей, не может не вызвать взаимности.

— Отчего?

— Не могу этого объяснить, но чувствую и уверен.