|
Так, помощник посредника в первом рассказе сознает, что его взяли с собой для поддержки; когда посредник усердно нахваливает предлагаемую невесту, помощник честно выполняет возложенную на него задачу, усиливая своим повторением конкретные положительные черты невесты. Но затем он автоматически подчеркивает и ее робко признаваемый горб, значение которого он должен был бы преуменьшить. Во втором рассказе посредник так углубляется в перечисление женихом недостатков и пороков невесты, что сам дополняет их список тем, которого жених не заметил, хотя это, конечно, не входит в круг его обязанностей и намерений. В третьем рассказе посредник настолько одержим рвением убедить молодого человека в богатстве семьи невесты, что приводит в доказательство такой довод, который уничтожает все его старания. Повсюду автоматизм берет верх над целесообразным и своевременным изменением мышления и способов выражения.
Это легко понять, но указанное обстоятельство должно сбивать нас с толка, если три перечисленные истории можно назвать комическими по такому же праву, по какому мы охарактеризовали их как остроумные. Открытие психического автоматизма принадлежит к технике комического, как и всякое разоблачение, когда человек сам себя выдает. Неожиданно мы очутились перед проблемой отношения остроумия к комизму, хотя думали обойти ее (см. Введение). Являются ли эти истории сугубо комическими, а не остроумными? Работает ли здесь комизм теми же средствами, что и остроумие? Опять-таки, в чем заключается особый характер остроумия? Мы должны придерживаться того взгляда, что техника последней изученной нами группы острот заключается не в чем ином, как в выявлении «ошибок мышления». Но мы вынуждены признать, что исследование привело нас, скорее, к затемнению вопроса, чем к его прояснению. Что ж, будем все-таки надеяться, что полное изучение технических приемов остроумия приведет нас к результатам, которые послужат исходным пунктом для дальнейших рассуждений.
* * * Ближайшие примеры остроумия, на которых мы будем продолжать наше исследование, отыскать не составит затруднения. Перед нами примеры уже знакомой техники. Вот, например, шутка Лихтенберга: «Январь – это месяц, когда люди приносят своим друзьям добрые пожелания; остальные месяцы – те, на протяжении которых эти пожелания не исполняются». Такие остроты следует назвать, скорее, утонченными, а не удачными; они пользуются малозатратными приемами, так что мы начнем с перечисления – для достижения совокупного впечатления. «Человеческая жизнь распадается на две половины: в первой люди жаждут наступления второй, а во второй стремятся обратно к первой». «Жизненное испытание состоит в том, что человек испытывает то, чего не хотел испытывать». (Оба примера принадлежат К. Фишеру.) Эти примеры живо напоминают рассмотренную ранее группу, особенностью которой является «многократное употребление одного и того же материала». Последний пример в особенности дает повод задаться вопросом, почему мы не включили его в ту группу, а приводим здесь, в связи с новой группой. Ведь испытание описывается посредством самого себя, как в другом месте ревность. Это распределение я не стану оспаривать, но в двух других примерах, имеющих сходную природу, действует, полагаю, некий новый фактор, более поразительный и многозначительный, нежели многократное употребление одного и того же слова (которому тут недостает даже намека на двусмысленность). Хочу подчеркнуть, что здесь создаются новые, неожиданные единства, новые отношения представлений друг к другу, и налицо определение одного понятия с помощью другого или через отношение к третьему понятию. Я назвал бы этот процесс «унификацией». Он очевидно сходен со сгущением, поскольку формулируется теми же словами. Например, две половины человеческой жизни можно описать при помощи открытого между ними взаимоотношения: в первой половине жаждут наступления второй, а во второй стремятся обратно к первой. |
