„Меня несло 10 дней, — продолжал человек со шрамом. — Сказать-то это легко, не правда ли? Но каково пережить! Один день походил на другой. Только утром и вечером осмеливался я вылезать из своего убежища, чтобы окинуть взором горизонт — так адски было жарко. Только в течение первых трех жней я видел по временам паруса, но все они прошли далеко и не заметили меня. Раз ночью, это было уж на шестые сутки, какое-то большое судно прошло совсем близко, не дальше полумили от моей лодки; борты были открыты и все оно горело огнями и вообще казалось громадным светящимся ночным насекомым. На палубе гремела музыка. Поднявшись на ноги, я кричал, выл, стонал, но тщетно. На второй день я разбил одно из яиц Эпиорниса, осторожно расколупал скорлупу с одного конца и попробовал; к великому моему удовольствию, оно оказалось годным к употреблению. Был маленький привкус, но нельзя сказать, чтобы плохой, неприятный, скорее всего привкус этот напоминал утиные яйца. Сбоку желтка я заметил какое-то круглое пятно, в диаметре дюймов около шести, по которому шли кровяные жилки и какие-то белые пятнышки — узор, похожий, знаете, на лестницу. Это показалось мне странным, но тогда я еще не догадывался, в чем тут дело, а привередничать-то мне тоже не приходилось. Этого яйца мне хватило на три дня; конечно, я ел еще бисквиты и пил воду. Кроме того, я жевал кофе — весьма подкрепляющее средство! Второе яйцо я вскрыл приблизительно на восьмой день, и оно поразило меня. — Человек со шрамом перевел дух. — Да, — продолжал он, — яйцо было насижено.

„Невероятно, скажете вы, неправда ли? Я и сам то же думал, сидя перед яйцом. Ведь яйцо-то пролежало в той черной холодной грязи не меньше, как сотни три лет. Тем не менее ошибиться было невозможно. В яйце был ясно виден — как это? — зародыш, что ли? С большой головой, обозначившимся туловищем и сердцем, которое билось в будущей груди. Во всем остальном желтке тоже замечалось какое-то биение, передававшееся перепонкам, из которых одна охватывала желток, а другая находилась непосредственно под скорлупой яйца. Нет сомнений, я плыл на меленьком челноке посреди Индийского океана и… высиживал яйца одной из самых больших уже вымерших птиц. Если бы старый Даусон знал об этом! Ведь это стоит четырехгодового жалованья, а? А вы как думаете?

„Тем не менее, я съел эту драгоценную вещь всю до капли, пока течение не принесло меня к острову, и могу сказать — последние капли показались мне дьявольски невкусными. У меня оставалось последнее яйцо. Я смотрел на него против света, но скорлупа была так толста, что не было ни малейшей возможности рассмотреть, что там внутри делается. Правда, мне казалось, что я слышу сквозь скорлупу биение пульса, но ведь это могло быть и просто шумом в ушах, подобно тому, который слышится, когда приложишь ухо к раковине.

«Вскоре показался атол. Я заметил его на восходе, как-то внезапно, когда он был уже совсем близко. Меня несло прямо к нему, но в расстоянии около мили, не более, течение приняло другое направление и мне пришлось порядочно таки поработать, гребя изо всех сил тио руками, то осколками яичной скорлупы. Как бы то ни было, а, наконец, я достиг берега и вышел из лодки. Это был обыкновенный атол, миль около четырех в окружности, с нескольким деревьями, источником и внутренней лагуной, где кишела какая-то рыба. Первою моею заботою было перенести яйцо на берег и спрятать его в безопасном месте за чертою прилива так, чтобы солнце могло нагревать его; словом, я по возможности поставил его в самые благоприятные условия для развития зародыша. Затем я вытащил челнок на берег и пошел бродить по острову с целью ознакомления.

Замечательная, право, вещь, как скучны и непривлекательны эти атоллы. Как только я нашел источник, прогулка моя потеряла всякий интерес. Будучи еще мальчиком, я воображал, что нет ничего интереснее, как попасть в положение Робинзона Крузо, но, к сожалению, мой остров был мало чем интереснее любой книги проповедей.