Когда автобус тронулся и стал выезжать на трассу, я увидел в окно, как сестра отца повернулась и, не оглядываясь, пошла. Вероятно, домой пошла. Нет, она не плакала. Больше я ее никогда не видел.

5. ОСТРОВ (Эпилог) Отец приподнимается на локте и смотрит в окно: над пустырем летит снег. Груды смерзшегося строительного мусора, деревянные вагоны на чугунных покрившихся и ушедших в землю станинах. Разваленные стеллажи гранитных брусов, привезенных сюда лет пять назад для строительства набережной. Залив. По берегам черный неподвижный лес.

Отец медленно встает с кровати, кашляет; скорее всего, он себя плохо чувствует или, что представляется более вероятным, слишком, слишком устал. Смертельно устал. Усталость накопилась и теперь, покидая голову, и вздувшийся, красный, как у всех инвалидов, затылок переливается вниз. Отец перестает кашлять, вытирает ладонью лицо и вдруг более или менее слышно произносит «ам», трогая губами давно уготовленный, проглоченный и сварившийся в струях огненного пара горла палец-голец. Последний исчезает в глубине.

Отец улыбается:

— Подойди ко мне.

— Ты себя хорошо чувствуешь? — спрашиваю я и подхожу к отцу.

— Ничего, сегодня нормально.

Мертвые жуки лежат на подоконнике, а мухи спят на потолке.

— Странно, правда? — удивляется отец и показывает на них. — Как это они могут спать вниз головой? А? Как думаешь?

— Не знаю, пап.

К лету отец стал выходить из дому. Он опирался на палку двумя руками, напряженно смотрел перед собой, панически боялся упасть, быстро уставал и постоянно покашливал, врачи говорили, что это нервное, после перенесенного болевого шока.

Теплые вечера отец проводил на скамейке за нашим домом. Здесь было тихо и можно было наблюдать крыши домов поселка, заглушенные на лето трубы котельной, кирпичные цеха фабрики боеприпасов, лес и сияющий тлеющими углями в лучах заходящего солнца залив на горизонте. Отец полюбил это место. Дело в том, что раньше горизонт тут закрывал песчаный террикон, что возвышался горовосходным холмом до самого неба, и на задах дома совершенно нечего было делать: тут быстро наступали сумерки, а черный от угольной пыли снег лежал чуть ли не до начала мая. Однако после того, как террикон сошел, взору совершенно внезапно открылось ослепительно яркое пространство. Я даже не знал, что небо может быть таким бездонным и нестрашным, что оно может исчезать в земле или проваливаться под воду, а там, под водой, передвигать легкие барханы-струи серебряных облаков.

Отец любил говорить: «А все-таки, черт возьми, хорошо, что произошла эта авария с терриконом. Все же, что Бог ни делает, то — к лучшему».

Я сидел рядом с отцом на скамейке и думал: «А все-таки хорошо, что произошла та авария на автобазе. Потому как, не произойди она, отец не вернулся бы к нам жить».

Мать тоже садилась на скамейку и спрашивала, в традиционной для себя манере, в том смысле, что я даже не знал, к кому именно из нас — к отцу или ко мне — она обращалась, скорее всего, она разговаривала сама с собой: «А когда же мы наконец поедем на залив, так хочется искупаться».

«Поедем, поедем, обязательно поедем», — отвечал отец.

Когда еще была жива бабушка, мать отца, то она часто рассказывала мне про залив, потому что хорошо знала эти места, работала здесь на фабрике боеприпасов и даже жила некоторое время в фабричном общежитии, что стояло на побережье, у самой воды. Из ее рассказов я понял, что с заливом было связано много легендарных, таинственных историй. Согласно одной из них, в часы отлива с изъеденного моллюсками и землечерпалками (расширяли форватер) дна поднималась песчаная коса, что вела на остров Параклит, на котором, опять же по рассказам, находился старинный заброшенный скит.