Короткой оказалась эта лестница, не на ту высоту поднималась, на какую хотелось бы.

А может, я чего-то не заметил? Может, были успехи и достижения?

Я попытался разглядеть какие-нибудь успехи, какие-нибудь достижения, но тут кто-то внизу, на первом этаже, сказал:

— Гашу свет!

И деревянная лестница ухнула в черную пропасть.

Следующее утро началось странно. Точно в семь тридцать утра я вскочил с постели и стал делать зарядку, хотя сроду этим не занимался.

Зарядившись энергией, я умылся и спустился к завтраку.

Весело распахнул двери столовой и улыбнулся, собираясь произнести бодрое приветствие и зарядить своей энергией товарищей. Но, шагнув в комнату, я захлебнулся. Энергия моя, с треском ушла в землю и где-то на огромной глубине ударила в подземный тоннель Лондон-Париж.

Посреди столовой сидел Мриген облаченный в белую пижаму и ел хлеб с маслом. Пижама эта была настолько белой, что осыпающиеся на нее крошки хлеба выглядели серыми. Она казалась светящейся.

На бутерброды, которые ел Мриген, тоже стоило посмотреть.

В своих размерах они могли бы сравниться с пирогами.

При этом Мриген умудрялся заглатывать их целиком, не кусая.

Шпагоглотание в сравнении с тем, что творил Мриген, могло бы показаться халтурой.

Пальцы его так глубоко забирались в рот вслед за бутербродом, что, казалось, Мриген кладет его сразу в желудок.

Заметив меня, он притормозил у рта очередной хлеб с маслом и вежливо поздоровался. Затем провел рукой по волосам, восстанавливая свою нарушенную за ночь красоту.

Я решил показать, что вовсе не удивляюсь тому, что в общественной столовой завтракает человек в пижаме, и, кивнув, хладнокровно прошел к своему столику.

Но на самом деле я удивлялся этому ужасно. Я попытался объяснить себе, что у каждого народа свои традиции, но пижама Мригена притягивала взгляд как магнит. В конце концов страшным усилием воли я обуздал свой взгляд. А когда через три дня за мой столик сел обедать африканец, одетый в национальный нигерийский костюм и тюбетейку, я даже бровью не повел.

Я достал из холодильника буханку хлеба и, странное дело, она оказалась нарезанной на ломти. Можно было подумать, что кто-то собрался сделать себе сразу десять бутербродов, но почему-то раздумал. На хлебном пакете был изображен французский мушкетер со шпагой. Мушкетер улыбался, намекая на то, что это он мог нарезать хлеб.

А ломти-то тонюсенькие! Когда я положил ломоть на руку, то увидел просвечивающую сквозь него ладонь. Тут действительно десять бутербродов слопаешь, пока наешься.

Для начала я намазал маслом пять ломтей.

Затем налил стакан молока и начал завтракать.

Бутерброды эти уж очень сильно прогибались под весом масла. И я решил укрепить каждый дополнительным ломтем хлеба.

Вскоре я понял, почему Мриген бутерброды не откусывает.

От малейшего резкого движения они разлетались в прах. И съесть их можно было только одним способом, положив в рот целиком.

Вот и получилось, что когда вошел Кумар, он увидел уже не одного, а двух человек, заглатывающих ломти, которые можно сравнить с пирогами.

Но нервная система у него, видимо, была покрепче моей.

Он не только энергично открыл дверь, но и затем бодро поздоровался.

И это, надо сказать, меня очень удивило. Не то, конечно, что он поздоровался. Что тут такого? Я тоже, стараюсь по утрам здороваться. «Доброе утро» сказать, или хотя бы просто «Салют».

Удивило меня то, что Кумар поздоровался с Мригеном по-английски. И Мриген по-английски ему ответил.

Как же так? Земляки, а говорят между собой на чужом языке?

Позже я узнал, что хотя они и земляки, и проживают оба в Индии, принадлежат все-таки к разным народам. А всего народов в Индии больше пятисот, и языков столько же. Мриген живет на севре Индии, в Ассаме, а Кумар на юге, в городе Бомбее.