Пиджак, из которого глядело это лицо, явно покупался сразу на две зарплаты. Когда на этот пиджак падал солнечный луч, материя вспыхивала синим космическим огнем. Складок на нем никогда не появлялось.

На груди Тони сиял белый треугольник рубашки, в центре которого горел невероятно бордовый галстук. На галстуке различался белый дронт — эмблема джерсийского зоопарка.

Нижнюю половину Тони всегда скрывала кафедра. Приходя, он так быстро вставал за нее и, уходя, столь стремительно покидал, что разглядеть его брюки и башмаки не удавалось.

Заняв место за кафедрой, Тони некоторое время внимательно разглядывал потолок, ожидая увидеть в нем какие-либо изменения. Когда студенты начинали думать, что это будет продолжаться бесконечно, он неожиданно произносил:

— КХМ!

Мы вздрагивали, а заснувший было Део, просыпался.

Речь Тони была истинно научной. Он то и дело говорил «не могу не заметить» и «как мне представляется». Однако из-за частого повторения этих фраз не всегда удавалось понять, что именно не может не заметить Тони.

Для людей, интересующихся сведениями о карантине в зоопарке и способах усыпления животных, его информация была бесценной. Но для студентов, знавших язык не так, чтобы очень, лекции Тони были болотом, в котором они «плавали». Родриго же и вовсе тонул. Не понимая, о чем, собственно, речь, он подобно лектору, начинал задумчиво смотреть в потолок, видимо, пытаясь найти там ответы на свои вопросы.

В какое-то утро вместо Тони за кафедру встал Джон Хартли.

Он был таким большим, что все вокруг сразу стало маленьким. Лекторий сократился до размеров школьного класса. Даррелл не зря называл Джона «Долговязым».

Он действительно походил на какой-то долгий вяз, вырастающий из кафедры. В ходе лекции его руки-ветви непрестанно двигались и гнулись будто бы под напором ветра. Иногда они отделялись от тела и летали, взмахивая пальцами, над залом. Не сходя с кафедры, Джон мог дотянуться до любого поместья на острове, а, может быть, даже до Франции.

Рукава пиджака едва прикрывали локти Джона, да и любой пиджак ему был бы, наверное, короток.

Продолговатое лицо Джона было вытесано уверенными взмахами топора и, скорее всего, из березы. Черты лица были строги, но душевны. Глаза, несомненно, выполненные из драгоценного сапфира, разливали вокруг литры или даже тонны добра. Не даром фамилия Хартли на русском означает «сердечный».

Хотя пиджак Хартли был короток, он все же сидел на своем обладателе фасонисто. С форсом сидел. Пуговицы блестели, как золотые червонцы. Из кармана треугольничком торчал белейший платок, в который бы никто и никогда не решился сморкаться.

На шее Хартли, словно пламенный язык, болтался такой же фирменный галстук зоопарка как и у Тони. Но Джону больше подошла бы бабочка.

Хотя Джон занимал одну должность, она была удивительнее обоих постов Тони. Она называлась: «Личный помощник Джеральда Даррелла». Вряд ли кто-нибудь еще в мире занимает похожий пост. Конечно, Джона можно было бы назвать «секретарем». Но это официальное слово не отражало бы главного качества Хартли — душевности. Ведь всем известно, что у секретарей нет души.

Сердце у Джона было горячим. Но если на него случалось попасть искре вдохновения, становилось пламенным. А искры вдохновения появлялись у Джона часто.

В такие мгновенья он выскакивал из-за кафедры и подбегая к какому-нибудь студенту, склонялся и смотрел прямо ему в глаза.

— Со всего острова растения выкорчевали и новые посадили. Представляешь, со всего острова! Веришь?

— Верю, — говорил студент, отодвигаясь. — Верю, верю.

— Крыс уничтожили. Численность редких видов сразу в гору пошла! Представляете!

— Представляем, представляем.