— Я бы и с бананами не пошел, — ответил я. — Как же кати с ними живут? Чем отстреливаются?

— Им отстреливаться нечем. У них вся надежда на скорость.

— Тяжелая какая жизнь.

— Не легкая. Бери ноги в руки. Надо катт покормить, пока вари отвлечены.

Слева от нас была гора, справа — пруд, между ними — дорожка. По ней мы и побежали. Мы подпрыгивали над кочками, яблоки прыгали в ведре и мысли в голове тоже прыгали, как шары в лотерейном барабане.

— Что ж это за жизнь? — думал я. — Кушать, только когда твой враг кушает? Убегать, когда твой враг прибегает. Какая это жизнь? Это даже не существование. Прозябание.

Скользя на сырой земле, оставляя на ней длинные полосы, мы поднялись на склон. Здесь стояла клетка, и на ней плечом к плечу сидел отряд кольцехвостых лемуров. Видно было, что общая беда сплотила и спаяла их коллектив. Иногда они вставали и, примяукивая, наблюдали, не закончил ли враг трапезу? Не хочет ли напасть? Тут-то я понял, что они никакие не кати, а катты — что в переводе с языка древних римлян означает «кошачьи».

Но ничего, совсем ничего кошачьего в их облике не было. А вместе с тем и было. Какое-то общее неуловимое кошачье впечатление.

— Чего задумался? Кидай скорее остатки на клетку!

Эуленетт махнула ведром, будто хотела вылить из него воду, но в лемуров полетела еда: яблоки, огурцы, бананы.

Катты хватали фрукты и овощи на лету, как знаменитый вратарь Яшин. Не прекращая наблюдения местности, они культурно откусывали по кусочку и, вроде бы, негромко совещались друг с другом:

— Не виден ли враг, товарищ лейтенант?

— Никак нет, товарищ сержант, не виден. Кушайте спокойно.

Каты были аккуратнее, хрупче варь и в тысячу раз интеллигентней. Именно за это последнее им и доставалось. Хапуги и хулиганы не любят интеллигентов. Интеллигентам приходится бегать от хапуг, удирать от хулиганов. Они бы, конечно, могли задавить их интеллектом, но им жалко изводить его на такую ничтожную цель. Убегут от хапуги, залезут на дерево и давай думать о вечном, о прекрасном.

Грудь каждого катта украшала белая салфетка, но на ней не было ни пятнышка, ни крошки от съеденной пищи. Глаза их охватывались черными очками, а руки — лайковыми перчатками. Салфетка, очки, перчатки — это ли не верный признак интеллигента? Он никогда не наденет вздорной шапки-ушанки и пошлой черно-белой шубы. Разве что в очень сильный мороз.

Но вот где-то сзади раздался хруст веток и треск сухой древесной коры. Шум приближался быстро, стало ясно, что скоро ветки и кора будут трещать где-то рядом.

Катты побросали недоеденные овощи-фрукты и прыжками, прыжками, словно огромные серые белки, стали возноситься на деревья. Их белые хвосты, обвитые черными кольцами, напоминали пограничные столбы. А банда варей была похожа на оккупантов, вероломно нарушающих границу.

Неприятно хрюкая и визжа, они попытались добраться до катт, но тонкие ветви не выдерживали их грузных тел. Ветви ломались, и вари, махая шубами и переворачиваясь в воздухе как кошки, летели в траву.

И приземлялись они сразу на четыре лапы.

Уничтожив последние огурцы и заключительные яблоки, они некоторое время сквернословили, и наконец удалились, волоча животы по траве, приминая ее грубыми дубинообразными хвостами.

Вслед за варями двинулись к выходу и мы. Теперь не нужно было торопиться, и я смог подробнее рассмотреть вольеру, которая, к слову сказать, называлась «Лемурий край». Но, на мой взгляд, ничего лемурьего в этом краю не было. Лемуры сидели на совершенно английских дубах и среди желудей выглядели неуместно. Желуди и лемуры, есть ли еще более неподходящие друг другу вещи? Нет, нет, не складывались эти деревья, трава и земля в пейзаж тропического острова.