Через десять минут фрукты были нарезаны, трубки наполнены и заткнуты бумажками.

— Уелл дан, — одобрила Эуленетт.

— Дело мастера боится, — ответил я.

Вскоре трубки были сложены в ведра, а ведра взяты в руки и вынесены на улицу.

— Кого же мы идем кормить?

— Ай-аев!

— Ка-во-о-о?

— Мадагаскарских лемуров. Ай-аев.

— Откуда же такое название?

— Увидишь — поймешь.

Мы вошли в уже известный тоннель под домом Даррелла и двинулись вдоль фотографий, рассказывающих о неимоверных достижениях зоопарка.

Вдруг достижения кончились, и появилась дверь.

На ней было написано:

«Ноктюрн».

«А вы ноктюрн сыграть смогли бы», — вспомнилось мне, — «на флейте водосточных труб?».

— Не смог бы, — подумал я. — Но где же ай-аи?

Дверь открылась, солнечный луч, заблудившийся в тоннеле, ударил в дверь и осветил ее целиком.

— «Ноктюрнал хауз», — прочел я. — Ночной дом, то есть.

Тут я понял, что лемуры эти — звери ночные.

— И облик у них, наверное, соответствующий. Клыки до земли и заячья губа.

— Их еще руконожками зовут, — сказал Эуленетт.

— Че-го-о-о?

— У них ноги, как руки.

— Ужас!

— И пальцы на них — веером.

— Как, как, как?

— Увидишь.

Дверь за нами закрылась, и наступила темнота, в которой я, конечно, ничего увидеть не мог. Но через пять минут темнота расступилась, и я стал различать какую-то гигантскую раму. В центе рамы кто-то стоял. Но ноги у него были — как ноги, руки — как руки. Вообще, он был очень похож на человека с ведром. Постепенно я понял, что это мое отражение, а рама — огромное стекло.

— Ты бы не хотел покормить ай-айев?

— И покормлю!

Эуленетт открыла незаметную дверь, и я вошел в раму.

Влажность за стеклом была колоссальная. Я понял, что ай-аи — звери не только ночные, но еще и тропические. Однако их самих пока видно не было. Слева, справа и спереди от меня вверх поднималась цементная скала.

— В горах они что ли живут? Не козлы ли?

Нашарив в ведре кормушку, я стал искать, куда бы ее поставить.

Эуленетт показала наверх, и я пополз по цементным скалам. Добравшись до какого-то утеса, я посмотрел вниз.

— Сюда?

— Оки-доки! — ответила Эуленетт.

Я оглядел цементную вершину в поисках зверя с руками вместо ног, но ничего похожего не увидел. Зато чуть дальше от обрыва стоял какой-то скворечник.

— Они — что, птицы? Или белки?

Цепляясь комбинезоном за фальшивые пики, я спустился к подножью.

Эуленетт ходила вдоль цементного взгорья и вставляла трубки с червем в специальные отверстия, которых оказалось вокруг немало.

Я нашарил вторую кормушку и совершил восхождение на противоположный склон. На его вершине стоял еще один скворечник.

Спускался я осторожно. Теперь мой путь проходил через лес трубок с бумажками. Они чем-то напоминали подснежники.

Мы вышли из рамы, и Эуленетт заперла дверь.

Бумажки в трубках тускло освещали фальшивые скалы.

Вдруг где-то наверху, на утесах, раздался барабанный стук. Таким стуком в цирке сообщают о начале смертельного номера.

— Поглядим, поглядим, — думал я. — Поглядим, какой номер они выкинут. Вряд ли такой уж смертельный.

Под барабанный звук сверху стала спускаться тень.