— Все-таки, — подумал, — зайду, молча. А поприветствую потом, когда ко мне привыкнут.

Я взял кружку, наполнил ее чаем и сел на свободный стул.

Мне не хотелось отличаться от других, но все же я отличался. Потому что все пили кофе, а я — чай. Разные, очень уж разные это люди — пьющие кофе и выпивающие чай. И ничего в них нет общего, кроме кружек, которые они держат. Чайный человек — уютный, домашний, любит поболтать, но и послушать не прочь. Кофейные люди — птицы высокого полета. Парят на такой высоте, какой чайному человеку сроду не достать. Молча они созерцают движение жизни, наполненной чайными людьми. Чайный человек пьет часто и помногу. Кружку кофе можно пить вечно.

И взгляд мой никак не устремлялся вдаль. Наталкиваясь на каменную стену, он оставался в помещении и начинал по нему блуждать. Оглядывать мебель, интересоваться людьми.

Кофейные люди недовольно зашевелились, почувствовав присутствие чужого, чайного, человека.

Они начали вставать, отодвигать стулья и уходить, недовольно двигая плечами. После них оставались только кружки с кофейной гущей. И этой гущи было столько, что на ней вполне можно было гадать.

Не успела дверь закрыться за последним кофейным человеком, как в нее стали проходить новые люди. Было их немало, и все они стали пить чай, оживленно говорить и с интересом слушать.

Пил я кружку минут пять. Но за это время услышал все новости зоопарка, узнал о тех, кто недавно устроился на работу, и даже о тех, кто давно уволился.

— Да, есть все-таки смысл в кофейных людях, — думал я, покидая особняк. — Иногда и помолчать следует.

Разговор, начатый на кухне, еще долго продолжался в моей голове и наполнял ее никчемными сведениями о родственниках тех, кто вообще в зоопарке никогда не работал.

А на кормокухне работа не прекращалась ни на минуту.

Здесь все еще резали, кромсали, шинковали.

Перед Эуленетт лежала связка бамбуковых трубочек и чашка с горкой мучных червей. Она занималась странным делом. Брала бамбуковую трубочку, насыпала в нее мучного червя и затыкала отверстие бумажкой.

Выкатив глаза, я смотрел на этот процесс. Волосы на моей голове двигались и шевелились как змеи на голове Медузы Горгоны.

Эуленетт считала червей, видимо, опасаясь положить больше нужного.

— Десять, одиннадцать, двенадцать.

Всего в одну трубочку поместилось их пятьдесят.

— Попил кофе? — спросила Эуленетт, откладывая трубочку.

— Хорошо ест тот, кто хорошо работает, — ни с того, ни с сего ответил я.

— Интересно, интересно, — сказала Эуленетт и взяла следующую бамбуковую трубку. — Не хотел бы ты…

Тут надо сказать, что вежливые служители почти никогда не говорили нам «дай то», «сделай это». Только «не хотел бы ты дать то?» или «не сделал бы ты этого?». Приятно работать с английскими смотрителями.

— Не хотел бы ты взять одно киви (я взял одно киви), два банана (достал бананы) и четыре яблока (нагнулся под стол за яблоками).

— Порезать?

Эуленетт продолжала фаршировать трубку мучником.

— Яблоки — мелко… двадцать три, двадцать четыре, киви — на шесть частей… двадцать восемь, двадцать девять, а апельсин… тридцать пять, тридцать шесть… пополам. Только вместе с кожурой.

Я смотрел на апельсин, не понимая, на сколько же частей его все-таки делить? На тридцать шесть или на две?

— Ладно, — думаю, — разрежу пополам. Если лемуру мало, пусть сам дальше делит. У него все-таки когти есть.

Через десять минут фрукты были нарезаны, трубки наполнены и заткнуты бумажками.