Эуленетт повторила.

— Ты с этого конца мой, а я с того начну. Встретимся в середине.

Я еще раз перечитал бумажку, закрыл выход на улицу и на корточках залез через крохотные дверцы в клетку. Вдруг в уши мне ударил бешеный стрекот. Я поднял голову и увидел лемура, который приготовился к обороне своего домика.

— Мама дорогая! — сказал я и стал выползать из двери. — Лемуров-то оказалось два!

— У тебя там все нормально? — донеслось с другого конца коридора.

— Все оки-доки! — ответил я.

Затем стал снова открывать, закрывать и вползать на карачках.

В клетке я с трудом встал и втиснулся между полкой и стеклом. На темном фоне стены оно отражало не хуже зеркала.

Я стал мылить свое отражение губкой и водить по нему стеклоочистителем. Мне казалось, что я брею себя огромной бритвой.

— Так, — я поглядел на бумажку, — поставить кормушку, закрыть и открыть.

Я поставил кормушку, закрыл и открыл.

В этот момент подошла Эуленетт.

— Как дела?

— Вот тут помыл, покормил сейчас следующих закрывать буду.

— Нечего закрывать. Я уже все сделала.

Да. Пока я закрывал и перезакрывал, Эуленетт закончила работу в остальных клетках, которых, не считая моей, было семь.

— Что же на это можно сказать? — думал я. — Ничего хорошего.

— Уелл дан, — сказала Эуленетт и огорченно покачала головой.

17

— Ты устал, тебе нужно отдохнуть.

Действительно, вымыл одну клетку, а устал — будто вычистил сто.

А вот смотрители целый день моют и не устают.

— Тебе нужно иметь кофебрейк.

Нужно, очень нужно было мне иметь кофебрейк. Необходимо было восстановить силы, поправить поколебленную веру в себя.

— Где же я могу его иметь?

— В доме Даррела, на первом этаже. Но не задерживайся. Впереди ай-аи!

— Ай-аи впереди, — думал я, направляясь к особняку. — Это что, намек на предстоящий выговор за плохую работу?

Размышляя над странной фразой, я приблизился к розовому дому. Немного потоптался возле него, стесняясь, и, наконец, вошел внутрь.

— А чего стесняться, — думал я. — Не нужно этого. Я же свой.

Но все же шел по длинному коридору, пугаясь. Вздрагивал, встречая напившихся кофе служителей. Пропускал вперед тех, кто еще выпить не успел.

И все шел-шел по коридору, удивляясь протяженности небольшого с виду здания.

— Тут и Даррелл, наверно, кофе пил, — соображал я. — А, может, даже чай.

Наконец, как говорится, в конце тоннеля забрезжил свет. Я вошел в комнату, освещенную огромными окнами.

В центре ее стоял стол. Вокруг него, конечно, стояли стулья. На стульях сидели служители. Они пили кофе. Видно было, что собравшиеся — большие мастера этого дела. Они пили кофе красиво. Они представляли собою живую картину, которой хотелось любоваться. Это была настоящая кофейная живопись.

Лица с простыми, но красивыми чертами были суровы. Взгляды устремлены вдаль. Гранитные стены не мешали им. Их взоры охватывали горизонт, скользили по водам Атлантики, переходили на континент и поднимались к Альпам.

Служители были похожи на моряков, которые уже долго плывут, но понимают, что приплывут куда-нибудь еще не скоро.

В неудобное, ох, в какое неудобное положение я попал. Нельзя войти без приветствия, но и потревожить пьющих кофе было немыслимо. Как можно обратить на себя взгляды, устремленные к горизонту?

— Все-таки, — подумал, — зайду, молча.