|
Как все таки сильно изменился Клод за последнее время! Когда я была маленькая, он частенько бывал на «Ла Навидад». Буканьеры запасали для пиратов мясо, а при нехватке людей с удовольствием участвовали в наших походах. Клод был одним из лучших стрелков, ужасно гордился этим и постоянно бахвалился, как хорошо быть буканьером. Потом, раз от раза сбегая из Европы обратно в любимые моря, я заставала Клода все более взрослым. И видела его все более злым, жадным, но всё равно очень привлекательным. Была в нем какая то веселость что ли, обаяние… И еще мне нравились его волосы и глаза. Только никогда я не видела так часто в этих глазах грусть, После нашего приключения Клод стал молчалив, все чаще морщил лоб, думал. О чем? Я стеснялась спросить – это его дело, в конце концов. Зачем мне лезть в чужие мысли? И все же очень хотелось знать: как он теперь относится к Моник, после того, как она переломала ему все пальцы на правой руке, и так быстро перезаряжать ружье он уже никогда не сможет? Мне, честно говоря, хотелось, чтобы он ее ненавидел. Но, кажется, выходило наоборот. После пережитого Клод стал добрее ко всем и в том числе – к Моник. – Но ты хотя бы считаешь, что нам стоит принять предложение? – спрашиваю. – Сила то на нашей стороне, верно? – Я в этом не уверен! – Клод улыбался, как будто с надоедливым ребенком говорил. – И никогда мы в этом не будем уверены, потому что здесь Моник. Ты же понимаешь, что она никогда не скажет всего. Впрочем, кое что ты уже услышала. – Что? Клод, не заставляй меня чувствовать себя дурой, я этого не люблю, и я все еще капитан! Он еще вздохнул эдак тяжело, будто ему трудно разговаривать с деревенской дурочкой. – Ты же слышала: у этого немецкого капитана на Ключе оставалось два «поворота». Один он использовал, чтобы отыскать Бенёвского. А сюда, из 1771 года в 1573 й, как они попали? Вот тут я ахнула. Да, я дура, дорогой Клод. Если Бенёвский говорит правду, то свой Ключ они уже использовали до конца, чтобы найти нас. Чтобы отыскать дельфина и, черт возьми, заполучить «Ла Навидад»! Это значит, что у Бенёвского нет пути назад. И он ничего мне не предлагает – он ставит ультиматум. А золото тамплиеров, о котором я так беспокоилась, вообще сущая ерунда по сравнению с возможностью потерять корабль. Или потерять жизнь, что, впрочем, одно и то же. Бенёвский просто вынужден получить то, что хочет, или умереть здесь, на острове. Вот только у него оружие сейчас есть, а у нас – нет. – Мы должны принять условия Бенёвского или умереть, – повторила я в такт своим мыслям, глядя в спину полковнику. – Потому он с нами и вежлив! Не давит, чтобы мы не затеяли тут последнюю битву. И еще, может быть, вообще не привык давить. – Бенёвский? – я теперь ненавидела этого польского полковника. – С чего ты взял, что он не привык давить? Разливается соловьем, а сам, может быть… Клод допил коньяк и отставил в сторону кружку. – Я не верю Бенёвскому. Не то чтобы считаю, что он лжет, а просто не верю. Он, может, и не лгун, а вот верить ему все равно нельзя. И больше всего меня злит даже не его болтовня черт знает о чем, а то, что Устюжин явно за него горой. А Устюжину мне почему то хочется верить. И те люди, что ушли с ним из острога, отправились через моря на корыте, которому только вдоль берега шастать, гибли с ним в пути, рисковали всем ради цели, которую он им показал… Вот это меня пугает, Кристин, – Клод, подумав, вернул кружку и плеснул себе еще коньяка. – А славная вещь, будто и правда из моей прекрасной Франции. Не похоже на бренди какое нибудь. Может, и в самом деле оттуда? – Ты думаешь, Бенёвский обладает какой то силой внушения? – я бы уже ничему не удивилась. – Думаешь, Устюжин заколдован? Ты знаешь о Прозрачных, которые приходят во сне? – Я знаю о Прозрачных кое что, чего не знает никто из вас, – опять по взрослому усмехнулся Клод. |
