У него был зоркий глаз. Ничто не ускользало от его взгляда — он тщательно рассматривал каждую вещь, даже вроде бы самую незначительную.

Масео хорошо знал своих людей и их обязанности. Бывало, он даже интересовался, почему тот-то едет на лошади, когда ему положено идти пешком, или наоборот.

Этот человек, ни на шаг не отклонявшийся от избранного пути и преданный до конца идее независимости, обрел славу, одерживая победу за победой над закаленными в боях испанскими войсками.

Исчерпав весь запас аргументов и бранных слов, противники Масео, не находя ничего иного, стали кричать о его низком происхождении. Мол, командир мятежников был поденщиком, кажется, даже чернорабочим, погонщиком мулов, сельскохозяйственным батраком. Ну что ж! Честь и хвала, если ему удалось стать тем, кто он есть, не утратив простоты в обращении, что так притягивала к нему людей.

Маршалы Наполеона тоже вышли из народа. Маршал Лефевр быстро поставил на место тех, кому не нравилось, что он не потомок крестоносцев, гордо ответив: «Мы сами родоначальники!..»

Масео, пройдя путь от погонщика мулов до генерала, наделал немало хлопот титулованным генералам, окончившим военные школы, командующим хорошо обученными войсками и получавшим поддержку от одной из великих стран Европы.

Тем не менее этот человек, все видевший, все знавший, от кого ничто не ускользало, не заметил ни ухаживаний своего друга-врача за доньей Кармен Агилар, ни странной и к тому же подозрительной дружбы, что возникла между доктором и мажордомом Кристобалем. С первого же взгляда, едва перекинувшись несколькими словами, эти два столь различных по общественному положению и воспитанию человека прекрасно поняли друг друга.

Как врач и друг генерала, Серано имел право ходить куда и где угодно и в любое время суток. Он всегда знал пароль, и никто не смел его задержать. К тому же врач всегда мог сослаться на то, что должен посетить больного.

Итак, вот уже вторую ночь штаб Масео находился в поместье. Было часов одиннадцать. Доктор, не раздеваясь, валялся на постели. Вдруг он отдернул москитную сетку, вскочил с кровати и, захватив револьвер, тихо вышел.

Не успел Серано сделать и нескольких шагов, как его окликнули:

— Это ты, друг?.. В комнате душно. Решил подышать воздухом?

Голос Масео раздался откуда-то из темноты.

— Да, генерал, это я, — ответил врач. — Иду в конец плантации. Нужно навестить человека, чье состояние меня беспокоит…

— Ты можешь делать все что угодно, дорогой. Я не требую от тебя отчета. Хорошей прогулки!

— Спасибо, генерал. А вам спокойной ночи!

И Серано пошел дальше, думая про себя: «Честное слово, не знаю, когда этот чертов вояка спит!»

У мангового дерева он тихо позвал:

— Кристобаль!

— Я здесь, господин доктор.

— Хорошо. Ведите меня.

Заговорщики двинулись рядом, не произнося ни слова, по одной из тропинок, разбегавшихся веером по полю.

Изредка попадались часовые. Выставив винтовку вперед, они резко окликали:

— Стой!.. Кто идет?

— Офицер!

— Подойди!

Серано делал несколько шагов, пока не утыкался в штык, говорил пароль и следовал дальше со спутником, тот по-прежнему оставался как бы глух и нем.

Через полчаса они приблизились к какому-то селению: вдоль выстроенных в ряд хижин рос небольшой сад. По-видимому, то были жилища работавших на плантации негров: жалкие лачуги несколько напоминали постройки в Африке, откуда доставляли рабов. Остановившись около одной из хижин, мажордом, впервые за всю дорогу раскрыв рот, произнес:

— Здесь, господин доктор.

И тихо свистнул. Из дома ответили. Тут же в дверях появился огромный черный человек.

— Это ты, Сципион? — спросил мажордом.