Я слышала, что некоторые называют ее упертой, но со мной она лишь проявляла характер и не позволяла вешать себе лапшу на уши – просто потому, что не обязана была это делать.
Поэтому я чертовски удивилась, когда первым человеком, которого я увидела в кабинете, оказалась не Джорджина, а знакомая мне женщина лет под пятьдесят, в классическом черном свитере и с таким аккуратным пучком на голове, что подобное совершенство я раньше видела только на соревнованиях.
И еще больше я удивилась, когда увидела в кабинете второго человека, сидевшего по другую сторону стола.
В третий я раз я удивилась, когда поняла, что генерального директора нигде не видно.
Только… они.
Иван Луков и женщина, которая тренировала его последние одиннадцать лет.
Человек, с которым я не могла разговаривать без препирательств, и человек, который за эти одиннадцать лет сказал мне всего слов двадцать.
Что, черт побери, происходит? Я бросила взгляд на женщину, пытаясь понять, правильно ли прочитала записку, приклеенную к шкафчику. Я не… неужели? Я не спешила. И прочитала ее два раза. Я больше не искажаю смысл написанного.
– Я искала Джорджину, – объяснила я, пытаясь не обращать внимания на смущение из за того, что неправильно прочитала слова на стикере. Я терпеть не могла лажу. Терпеть не могла. Еще хуже, блин, было бы облажаться у них на глазах. – Вы не знаете, где она? – выдавила я, все еще думая о записке.
Женщина слегка улыбнулась, но не так, как если бы я прервала какой то важный разговор, и даже не совсем как человеку, которого много лет игнорировала. От этого я занервничала еще больше. Раньше она никогда мне не улыбалась. На самом деле я не помню, чтобы вообще хоть когда то видела ее улыбающейся.
– Входи, – сказала она, по прежнему с улыбкой на губах. – Это не Джорджина оставила записку на твоем шкафчике, а я.
Позже я испытаю облегчение от того, что правильно все поняла, но в тот момент я была слишком занята попытками разобраться, какого черта я здесь и почему она оставила мне записку… И почему, черт возьми, Иван сидит и ничего не говорит.
Будто прочитав мои мысли, женщина улыбнулась еще шире, словно хотела успокоить меня, но это произвело обратное действие.
– Садись, Джесмин, – сказала она тоном, который тут же напомнил мне о том, что она тренировала сидевшего слева от меня идиота, чтобы тот победил в двух чемпионатах мира. Проблема была в том, что она не приходилась мне тренером, а я не люблю, когда другие указывают мне, что делать, даже если имеют на это право. Кроме того, она никогда не была слишком любезна со мной. Не груба, но и не добра.
То есть все ясно. Но этот факт ничего не менял.
В течение двух лет я принимала участие в тех же соревнованиях, что и Иван. Я соперничала с ним, а он со мной. Желание победить того, с кем не находишься в дружеских отношениях, проще. Но это не объясняло ее поведения в те годы, когда я каталась одна и мне нечего было делить с ним. Когда она могла бы быть дружелюбной по отношению ко мне… но этого не случилось. Не то чтобы я хотела тренироваться у нее или нуждалась в ней, но все таки.
Поэтому она, наверное, и не удивилась, когда я, глядя на нее, только вскинула брови.
Видимо, она решила, что нет лучшего способа ответить мне, чем тоже вскинуть брови.
– Пожалуйста? – предложила она почти ласковым голосом.
Я не поверила ни ее интонации, ни ей.
Мне не оставалось ничего другого, кроме как окинуть взглядом стулья напротив нее. Их было всего два, и один из них занял Иван, которого я не видела с тех пор, как он уехал в Бостон перед чемпионатом мира. Его длинные ноги – те самые ноги, которые я чаще видела в коньках, чем в обычных ботинках, – были вытянуты и просунуты под стол, за которым сидела его тренер. Но моим вниманием завладело не то, как лениво он сидел, скрестив руки на груди и выставив напоказ свою подкачанную грудь и стройный торс, и не темно синий свитер с высоким воротником, оживляющий его почти бледное лицо, от которого другие девушки в этом здании сходили с ума. |