Хризантема была очень крупная, с вьющимися и загибающимися во все стороны мясистыми лепестками и лимонно-желтой сердцевинкой. Хризантемы не должны пахнуть, но от этой исходил какой-то очень приятный аромат — аромат свежести, наверное. Я погладила кончиками пальцев нежные лепестки и — о чудо! — мне сразу стало как-то светлее на душе. Машинально я оторвала от венчика один из белых отростков, похожий на щупальце миниатюрного кальмарчика…

— Это не ромашка, на ней не полагается гадать «любит — не любит» — тем более, тот, кто «плюнет», цветы не дарит, — заметил Володя шутливо, но голос подвел его: в нем была хрипотца, будто он волновался, и ни в его тоне, ни в обращенном на меня взгляде не было ничего легкомысленного.

Тронутая, я вспомнила отца — вот он-то не отличит хризантемы от астры и то и другое от ромашки! Папа очень любит дарить цветы — и не только по праздникам, но и просто так, и не только маме, но и мне и Але — пока она жила с нами. «Девочки, я принес вам цветы!» — как торжествующе звучал его голос, когда он приносил в дом три букетика первых невзрачных подснежников! Определенно, между ним и Володей есть что-то общее…

Стряхнув с себя не вовремя налетевший приступ сентиментальности, я приняла преувеличенно-серьезный вид и спросила:

— Чему обязана я удовольствием видеть вас в такую рань, гражданин начальник?

Он всполошился:

— Я не слишком рано? Я боялся не застать тебя дома…

— Да что ты, Володя, я уже давно на ногах. Заходи, попьем кофе — и опоздаем на работу вместе. Тогда уж ты точно не сможешь влепить мне выговор за опоздание — если, конечно, твоя совесть уже выспалась и проснулась.

— А мы сегодня не… — но он не успел договорить, а я дослушать, потому что в это время между нами черной увесистой торпедой промелькнул Грей, едва не сбив меня с ног. Я схватилась за вешалку, чтобы не упасть; пес, целиком и полностью меня игнорируя, бесстыдно приставал к Володе: стоя на задних лапах, он оперся передними о его плечи и тыкал ему в физиономию поводком, который держал в пасти. Как он при этом умудрялся еще и лаять, я не знаю — но это факт: он лаял.

— Грей, отстань от Володи, не дави, — сказала я.

— Он не давит, ему просто нужно выйти, — возразил мне Володя, почесывая пса за ухом.

— Неправда, это самое обычное психологическое давление, — не согласилась я. — Если ты ему поддашься, он усядется тебе на шею!

Но Гришка и так, можно сказать, уселся уже на него всей тяжестью, и мягкосердечный Синицын застегнул на нем ошейник и повел на улицу, не слушая моих возражений. Впрочем, я с пользой употребила то время, пока они гуляли: убрала в передней остатки заграждений и быстро привела себя в порядок, даже накраситься успела. Когда они вернулись, то Гришу ждала на кухне его полная миска, а нас с Володей — кофе и бутерброды; посреди стола в хрустальной вазе стояла хризантема.

Володя задумчиво на нее посмотрел и спросил:

— Кстати, а почему, когда я вошел, на галошнице стояли рюмки?

Я и так в последнее время совершила немало странных поступков, поэтому, чтобы не выглядеть в его глазах совсем уж чудачкой, мне пришлось чистосердечно рассказать ему о вчерашнем визите взломщика. Володя помрачнел, но, как выяснилось, вовсе не потому, что я снова избежала смертельной опасности. Он спросил:

— И тебе не жалко было прабабкиного хрусталя?

Я пожала плечами:

— Жалко, но себя я жалею больше.

— Ты хотя бы представляешь себе, сколько может стоить вон тот набор бокалов и рюмочек? Это ведь антиквариат…

— Володя, я не понимаю, в чем дело? Ты обвиняешь меня в безалаберности и расточительстве?

— Нет, просто ты привыкла жить среди дорогих вещей и не задумываешься о том, что за одну такую рюмочку среднему психиатру пришлось бы работать больше месяца.