— Да что вы, Наталья Ивановна! Бог с вами! Я пришла просто посоветоваться. Мы же с вами — врачи и должны вместе работать на благо пациента. Давайте решим вместе этот вопрос. Невропатологи считают, что ему нужна вторая группа инвалидности, вы же думаете, что он вполне трудоспособен. Может, мы согласимся на третью?

— Вы что, со мной торгуетесь?

— Да нет же! — И тут на меня снизошло вдохновение: — Просто мы можем прийти к компромиссу… к консенсусу, если вам угодно. Вы берете больного Черевкина… извините, я оговорилась, больного Зеленкина… на ближайшую комиссию, даете ему третью группу, а я его на следующий же день выписываю. И волки сыты, и овцы целы!

Наталья Вешнева была крепким орешком; губы у нее скривились, но это еще ничего не значило. Но тут она посмотрела мне в глаза, и если взгляд может убивать — то я стала бы покойницей. В нем было столько ненависти… Ей-богу, это был взгляд убийцы, и я почувствовала, как по спине у меня побежали мурашки. Мне пришлось изо всех сил стиснуть в руках историю болезни злосчастного Зеленкина, чтобы подавить дрожь.

Вешнева отвела взгляд, коротко бросила:

— Хорошо, присылайте его завтра, — и снова стала что-то писать бисерным почерком. Меня для нее уже не существовало.

Я шла обратно, уже не слушая что-то без умолку болтавшего Феликса. Мне не могло это почудиться — я физически, всей кожей, ощущала ее ненависть. И почему она так легко согласилась на мое предложение? Она, несомненно, среагировала на эту фамилию — Черевкин! И когда мы с ней встретились взглядами — это был момент узнавания без слов: мы все друг о друге в этот момент поняли.

Когда я вернулась в стрессовое, мне не терпелось поговорить с Володей; к моему удивлению, у него сидел Эрик. Мужчины совершенно по-дружески беседовали. При моем появлении Эрик вскочил, как воспитанный джентльмен; Володя же остался сидеть, лукаво на меня поглядывая. Как выяснилось, Володя уже успел рассказать Эрику о встрече с Черевкиным; это было очень кстати, потому что мне просто необходимо было выговориться. Когда я завершила свой рассказ, они молча и понимающе переглянулись; меня, как всегда, эта их мужская солидарность взбесила. Володя открыл рот, но я не дала ему произнести ни слова:

— Володя, не трудись высказывать все, что ты думаешь по этому поводу, я и так знаю. Я поступила неосторожно… Да, я поступила неосторожно — более того, я сознательно… ну, не совсем сознательно — пошла на провокацию. Да, я это сделала специально. Мне надоело сидеть в глухой обороне. Мне очень хочется, чтобы эта история быстрее кончилась. В конце концов, мне просто надоело, что меня в любую минуту могут убить…

— Так ты убеждена, что Вешнева изменилась в лице, когда ты назвала имя Черевкина? — прервал меня Эрик, и я с радостью ухватилась за возможность уйти от неприятной темы.

— Она вспомнила и даже на мгновение чуть не вышла из себя! Понимаете, если бы ее в этот момент проверяли на детекторе лжи, то получили бы всплеск по всем показателям, хотя внешне это было почти незаметно.

— А ты веришь в детекторы лжи? — в голосе Эрика прозвучал неподдельный интерес. Он рассказывал мне, что их фирма недавно закупила американскую установку подобного рода, но все, кроме генерального директора, считали это блажью.

— Да это всего-навсего обычный полиграф, мы в студенческие годы на нем баловались. Но не в этом суть — я просто почувствовала, как в этот момент от нее пошла волна ненависти, и эта волна чуть не сбила меня с ног! Серьезно — я почувствовала этот удар, но устояла.

— Лида, не от тебя ли я слышал умные рассуждения о шарлатанах-экстрасенсах? — голос Володи был мягок, почти вкрадчив; он не мог долго на меня злиться, а потом, я думаю, именно мой авантюризм, за который он меня ругал, как раз больше всего ему во мне и нравился.