Феликса долго разыскивать не пришлось: он так обрадовался моему появлению, что крутился вокруг меня, почти как Гришка: он точно так же вилял бы хвостом, если бы он у него был, разве что не лаял. Ему не терпелось поведать мне свои новости: вчера приходила девушка Люда, и оказалось, что она действительно не называла его уродом — ему это просто послышалось!

Он выпаливал слова скороговоркой, боясь не успеть, а я слушала его («А вы всегда бываете правы, Лидия Владимировна, или все-таки иногда ошибаетесь?») и параллельно размышляла о своем. Феликс по дороге прожужжал мне все уши, бесконечно повторяя имя «Фая». Фая была той самой пациенткой, которая выводила меня из себя своей дурацкой песенкой «Я сведу тебя с ума, а потом сойду сама»; я поняла, что высокая девица с беспомощно распахнутыми глазами, которая патологически не может обходиться без мужчины, как лиана без дерева-хозяина, нашла себе новую опору; что ж, с ней Феликс, по крайней мере, почувствует себя настоящим мужчиной!

Кажется, он уже вполне созрел для жизни вне этих стен. Но выписывать его жалко, мы говорили сегодня об этом с Володей — и решили повременить. Во-первых, он нам очень помогает и заодно ощущает вкус своей будущей профессии, и к тому же его роман с Фаей бурно развивался у нас на глазах — а разве это не наша миссия: делать людей счастливыми!

Интересно, как будет себя вести Вешнева при встрече со мной? Насколько я знала, архивы в отделах соцобеспечения хранятся чуть ли не вечно — и где-то там лежат фиктивные документы с подделанными ею чужими закорючками. Наверное, десять лет назад это было для нее настолько опасно, что она вполне могла решиться на убийство нежелательного свидетеля — если, конечно, это именно она стоит за сумрачной фигурой Викентия-Витамина. Насколько это важно для нее сейчас?

Настолько, чтобы охотиться уже за мной?

Я вошла в помещение ВТЭК, оставив добровольного телохранителя за дверью. Внутри все было, как и в прошлый раз: сидящие и стоящие всюду пожилые и не очень люди, с палочками и без оных, но все с одинаково угнетенным видом. На этот раз я не стала церемониться, а сделала то, что никогда себе дотоле не позволяла: я влетела в кабинет без стука. По счастью, больных там в этот момент не было; не обращая внимания на других членов комиссии (пешки, обозвала я их про себя), я направилась прямо к столу Вешневой. Мадам на этот раз соизволила оторвать глаза от своей писанины.

— Что за безобразие! — произнесла она ледяным тоном, не повышая голоса. — Как вы смеете сюда врываться! Немедленно покиньте помещение!

Меня ты не заморозишь, стерва, решила я про себя — и тут же успокоилась. Улыбнувшись своей особой улыбочкой, от которой веяло не меньшим холодом, чем от ее голубых льдистых глаз, я уселась прямо перед ней. В ее глазах раздражение сменилось узнаванием:

— А, это снова вы, ну-ну… Что вы хотите на этот раз?

— Наталья Ивановна, я все по тому же поводу. Насчет больного Зеленкина… Он лежит у нас в отделении, занимает место, ничем больше я ему помочь не могу, а выписать тоже не имею права — у него нет средств к существованию, и он, попав домой, сразу шагнет вниз с подоконника…

Это была чистая импровизация; мне показалось, что в неподвижном застывшем лице ледяной дамы с его идеальными чертами что-то дрогнуло.

— Вы мне угрожаете? — это было сказано чуть-чуть более горячо, чем следовало по ситуации.

— Да что вы, Наталья Ивановна! Бог с вами! Я пришла просто посоветоваться.