— Если хотите знать, Виктор Сергеевич, Владимир Георгиевич никого из нас не жалеет, все мы ему до лампочки!

— Перестаньте, — остановил ее Вершилов.

— А вот и не перестану! — вскинулась Сережкина. — Вот ведь про вас, Виктор Сергеевич, никто ничего не говорит, все понимают, что вы очень много работаете, и минуты свободной нету, и все-таки находите время лишний раз зайти к нам, расспросить, посоветовать, вместе подумать, что делать. А он? Ему, например, рассказываешь о себе, о том, что у тебя болит, хочешь посоветоваться, почему болит, что надо бы сделать, чтобы не болело, глянешь ему в глаза — и говорить, честное слово, уже не хочется, глаза у него словно леденцы, те самые, которые еще монпансье называют, без всякого выражения, глядят на тебя, а сами свою думу думают. Он полагает, мы не понимаем этого? Поверьте, очень хорошо понимаем…

— Просто с первой же минуты, — добавила Астахова. — С первой же минуты все становится ясно: ты ему про свои ощущения, а он тебя вполуха слушает, а сам свою думу думает: куда бы пойти по своим делам, что, скажем, купить, с кем встретиться, одним словом, сам с собой мысленно толкует, а на тебя ноль внимания, уйдет из палаты — и не успеет дверь закрыть, как уже обо всех нас и обо всем позабыл…

«Может быть, поговорить с ним? — думал немного позднее Вершилов, собирая нужные ему бумаги со стола в свой портфель. — Ведь, в сущности, так оно и есть, Володя на редкость равнодушно относится к больным и даже не дает себе труда хотя бы в какой-то степени скрыть свое равнодушие».

Он знал, все то, что говорили обе женщины о Вареникове, чистая правда. Но как начать разговор с ним? И будет ли Вареников слушать его? Может статься, оборвет на первом же слове: дескать, какое ты имеешь право упрекать меня? Это все наговор, пустая сплетня, ровным счетом ничего не значащая, полная ерунда. Как возразить ему? Чем убедить?

Мысли Вершилова прервал телефонный звонок. Звонила Лера, жена.

— До сих пор еще торчишь в своем заведении? Сколько так можно? Неужели нельзя хотя бы на минутку вспомнить, что у тебя семья?

Тонкий, пронзительный голос Леры, казалось, колол самое ухо, Вершилов даже трубку слегка отодвинул в сторону, а Лера между тем продолжала:

— Надеюсь, ты все-таки не забыл, что я тебя просила купить молока, хлеба, сметаны? И еще просила, если не забыл, попросить у Зои Ярославны талон на заказ, она тебе не откажет, скажешь, что у меня день рождения или у Тузика — или еще что-нибудь в этом роде…

— Сейчас пойду домой, по дороге все куплю… — ответил Вершилов.

— Сперва попроси у Зои Ярославны талон, — перебила его Лера.

— Она же недавно давала нам талон…

Невозможно было прорваться сквозь поток ее слов, Вершилов уже и не пытался вставить хотя бы слово, положив на стол трубку, терпеливо пережидал, когда Лера наконец устанет.

— Непременно спроси у Зои Ярославны талон, в конце концов, ты — заведующий отделением и никогда ничем не пользуешься, не стараешься хотя бы как-нибудь подчеркнуть свое положение. Нельзя же быть таким вот молчуном и скромнягой, заруби себе на носу — нельзя! Иначе — поверят, что ты именно такой, и заклюют, да-да, так и знай, заклюют!

Лера давно уже бросила трубку, но голос ее, пронзительно-звонкий, как бы продолжал еще звучать в тесной комнате.

«Да, я молчун и скромняга, — подумал Вершилов, все еще сидя за своим столом. — Что же делать, если таким уродился? Вон даже и отвечать как следует не умею и, например, к Володьке не знаю, как подступиться, хотя бы — как начать разговор с ним?»

Вновь зазвонил телефон, Вершилов уже с некоторой опаской снял трубку, но никто ему не ответил.