Завистницы откровенно судачили:

— Ей легче легкого: ни быта не знает, никаких забот, не то что некоторые…

Некоторые, в самом деле, были немало обременены бытовыми трудностями — дети, семья, домашние заботы, иной раз и на репетицию опоздаешь, и роль выучишь не очень твердо, и сыграешь на спектакле спустя рукава, и так случалось…

А Вероника могла всецело, всем своим существом отдаться искусству. Настенька сумела освободить от всего. И когда тяжело заболела мать Вероники, сырая, полная дама, Настенька преданно, терпеливо ухаживала за нею, скомандовав раз и навсегда:

— Ты, Вера (она никак не соглашалась звать Веронику иначе чем Вера, считая, что Вера правильное и, кстати, очень красивое имя, не то что какая-то придуманная Вероника), играй себе сколько твоей душеньке угодно, учи свои роли и играй, ты мне не нужная, без тебя справлюсь…

Спустя примерно полгода, когда Вероника осталась вдвоем с Настенькой, встретился ей Арнольд Смоляров, студент последнего курса консерватории, будущая звезда. Так о нем говорили решительно все. Арнольду уже случалось выступать в сборных концертах, и всегда с шумным успехом, у него был поразительной красоты, нежный и в то же время сильный голос, так называемый драматический тенор, правда, внешностью он не удался, был невысок, мелкого сложения, лицо невыразительное, черты лица словно бы слеплены наспех, кое-как, только зубы хороши, белые, крупные, один в один. Однако Веронике казалось: когда Арнольд поет, он преображается, становится почти красивым, даже вроде бы выше ростом.

Однажды Вероника взяла Настеньку с собой в консерваторию на концерт учащихся старших курсов. Настенька принарядилась, надела голубое шерстяное платье — последний подарок старой хозяйки, расчесала волосы на прямой ряд: волосы у нее были — она знала и гордилась ими — редкой красоты — шелковистые, густые, чудесного светло-орехового цвета с золотистым оттенком, сидела в третьем ряду рядом с Вероникой, горделиво поглядывала по сторонам: вот, дескать, какая я, не на балконе где-нибудь, не в заднем ряду, впереди всех сижу рядом с красавицей, равной которой на всем белом свете нет.

Потом на сцену вышел Арнольд, чужой фрак — Вероника знала, у кого он одолжил его, — сидел на нем мешковато, рукава чересчур длинные, фалды чуть ли не до пола, лицо пятнами от волнения: но вот аккомпаниатор сыграл первые аккорды вступления, Арнольд отступил слегка назад, прижал руки к груди.

Он начал петь сперва тихо, как бы поверяя кому-то нестерпимую душевную свою боль; постепенно, вслед за нарастающими аккордами, рос, наливался силой его голос:

Он пел, позабыв о зале, в котором сидят педагоги, знакомые, товарищи и она, Вероника, позабыв о том, что фалды почти подметают пол, обо всем позабыл.

Настенька крепко сжала Вероникину руку.

— Тише, — шепнула донельзя довольная Вероника, не замечая слез, катившихся у нее по щекам.

Еще не кончился концерт, а Настенька уже убежала домой.

— Небось одна не пойдешь, он тебя проводит, — сказала. — А я покамест ужин соберу…

Вероника и Арнольд долго бродили в тот вечер арбатскими переулками. Он крепко держал ее под руку, не спуская глаз с ее лица, ресницы ее заиндевели, стали тяжелыми, румянец то загорался, то вспыхивал на нежных щеках, свежий, чуть припухший рот был полуоткрыт.

— Я не могу без тебя, — говорил Арнольд. — Я понимаю, что недостоин тебя, ты можешь выбрать самого красивого, самого талантливого, кого хочешь…

— Ты — талантлив, — перебивала она его. — Ты даже и не представляешь себе, до чего ты талантлив…

Он не слушал ее, повторяя все время одни и те же слова:

— Не могу без тебя! Не мыслю себе жизни без тебя…

Он проводил ее до подъезда дома, молча стоял перед нею, маленький, замерзший, в распахнутом воротнике пальто виднелась тонкая, цыплячья шея, посиневшая от холода.